Елена Селиванова - Без белых роз

Решено — сделано. Узнав, что на стройке рядом с домом кто-то поранил сторожа, он закрылся в своей комнате и, делая вид, что готовит уроки, сочинил письмо:

«Товарищ прокурор! На стройке выключил свет я и порезал сторожа тоже я. Прошу оформить явку с повинной. Вы, наверное, думаете, что я выгораживаю Юрку, а я думаю так: каждый должен получить по заслугам».

Написал он и второе письмо — Гале. Пришлось переписывать дважды: до того было жалко себя, не мог удержать слез. Особенно его разжалобили слова:

«Да, недолго мне осталось гулять на свободе. Ведь когда ты уходишь, закатывается для меня солнце».

Не вышло «пострадать» — разобрались, установили, что оговорил себя. Только Николай уж не остановился, «острову сокровищ» требовалось пополнение — и он украл велосипед…

Он многое понял тогда, на суде. Но больше всего задуматься заставила борьба за его дальнейшую судьбу, которую вели незнакомые раньше люди: следователь, судья, адвокат, сотрудники милиции. Наказание ему дали условно, и он сделал все, чтобы не подвести тех, кто поверил в него.

…Ну что за характер у этой Галочки?! После суда стала еще презрительней смотреть на него. И от этого взгляда просыпался он в холодном поту даже тогда, когда был солдатом. Борис писал, что учится теперь она в консерватории, будет скрипачкой. Фотографию Николая брать отказалась, но долго-долго смотрела на нее и сказала Борису: «Красивый стал твой брат! Военная форма очень идет ему».

Это письмо, зачитанное чуть ли не до дыр, до сих пор в кармане солдатской гимнастерки. Втайне хранит он желание показаться Галине в форме со всеми значками. Может, увидит его настоящим солдатом и сыграет для него на скрипке вальс Штрауса. И польется эта красивая мелодия для него, Николая.

— Свидетель Бобнев Сергей, сколько вам лет?

Сережа съежился. Его еще никогда не называли на «вы». Посмотрел в зал клуба, где почти не было свободных мест, стушевался и каким-то чужим голосом ответил:

— Четырнадцать.

Потом спрашивали еще о чем-то, а он отвечал, смотрел то на судью, то на отца, по обе стороны которого сидели два милиционера.

…Бил ли отец мать? Еще как! Заставлял ее или нет вставать на колени перед ним и произносить клятву? А то нет?.. Видел ли на лице матери синяки? Синяки-то что? Посчитали бы рубцы на спине, сколько их было, когда папка лопатой дрался!

— Подсудимый Бобнев, у вас есть вопросы к сыну? — спросил судья.

— Есть!.. Скажи-ка, сынок, сколько у тебя двоек было?

— Были двойки, а теперь, как тебя забрали, даже четверки появились!

— А почему при мне плохо учился?

Правое веко мальчишки дернулось. Он волчонком взглянул на отца:

— По ночам гонял нас из дома, какая там учеба! Без тебя у нас, как в раю.

Потом Сереже велели идти в школу. Седьмой класс — не шутка. Пропускать уроки нельзя.

Сережина сестра Галя старше его лишь на два года, а выглядит совсем девушкой. Только платье, из которого она выросла, да некоторая угловатость говорили, что свидетельница — девочка.

Она волнуется тоже. На отца старается не глядеть. Он сегодня жалкий какой-то. Бритый. Ростом вроде меньше стал. И лицо все в красных пятнах.

Таким ей не приходилось его видеть. Ей знакомо перекошенное лицо отца, когда глаза налиты кровью. В минуты ссор лучше не попадаться ему на глаза. Ни с того ни с сего молоток схватит или что другое под руку попадет. Ей-то что? Она ловкая. Кофтенку в руки — и поминай как звали! К соседям ночевать убежит, а вот матери стоит замешкаться — чем попало достанется. Один раз он при соседке в мать утюг бросил. Хорошо, в тот раз не попал, а вот двадцать восьмого декабря…

Лучше не вспоминать этот день… Она, конечно, может рассказать, если судьи про этот день спрашивают…

Утром собралась в училище. Голова сильно болела, так как отец всю ночь спать никому не давал. А утром с похмелья за матерью с молотком погнался.

— Батя! Ты же ее убьешь!

— Ты мне еще поори! — прицыкнул отец, не выпуская молотка из рук.

На улице ее догнала мать:

— Не уходила бы ты, дочка, боюсь я с ним оставаться…

Ей бы не пойти, может, не было бы беды, а она со зла брякнула матери:

— Надоел мне этот проклятый дом! Кончу училище — дня в нем не буду жить!

А когда вернулась, застала всю комнату в крови: и кровать, и пол… Жена брата Галина сообщила, что мать с проломленной головой увезли на «скорой». Сказали, что ее жизнь в опасности.

Потом они стояли под окнами больницы. Спрашивали у медсестер, есть ли надежда? Вернулись домой поздно. Со слезами смывали кровь с пола.

— Барана зарезал! — острил отец. — Пусть еще скажет спасибо, что «скорую» вызвал, а то бы одела белые тапочки.

Умелые руки хирурга сделали свое. Через два месяца еще одна операция, и в апреле мать выписали.

— В милицию заявишь — вторую заплату на голове сделаю и всех порешу, чтобы не было в доме ни галок, ни ворон! — грозил отец.

А как-то вошел в раж, так и сноху избил. Свалил с ног, пинал. Проснулся внук, закричал:

— Мама! Ма-ма!

Простили и это. А он с каждым днем все хуже и хуже. Теперь уж всем грозить стал:

— Заплаты на голову поставлю! Убью! Зарежу! Выгоню!

Оставаться в доме стало страшно, и только тогда мать пошла в милицию.

Девочка взглянула на задумавшуюся мать. Та сидела и безучастно глядела в одну точку.

Вспомнилась, видно, ей закутанная в снег деревня и как ее, шестнадцатилетнюю, такую вот, как сейчас дочка, пришли сватать.

Жених приехал из города. Деревенские сваты расхваливали его, как могли: «У вас не девка — верба! Да и у нас неплохой товар! Не смотрите, что ростом не вышел. Электромонтер хороший. Как за каменной стеной девка проживет жизнь. Нам не раз спасибо скажете!»

Наде даже смешно стало: «Ни разу в жизни не видела — и на тебе! Муженек!»

— Что зубы-то выставила! — прикрикнула на нее мать. — Беги в горницу, приоденься получше да шаль пуховую из сундука достань! А я мигом самовар поставлю, на стол накрою.

…На свадьбе гуляла вся деревня. Мужики брагу пили. Бабы песни орали. А Надя плакала.

Подружки Надины в школу собираются, а она мужа на работу провожает. Ничего не попишешь — жена.

Вскоре началась война. Проводила и она мужа на фронт. Платочком махала, как другие. За поездом тоже бежала. И осталась в семнадцать лет ни девка ни баба.

Потом, когда Николай вернулся, стали на одном заводе работать. Троих детей нажили.

На работе ей хорошо. Бригада дружная. Люди добрые. А дома? Стыдно сказать: одни попреки да синяки.

Больше молчала, а по ночам думала над своей судьбой. Что бы им не жить, как другие? И дети хорошие. Юрий уж в армии служит. Сынишка у него растет — крепыш. Может, думает, сама подхода к мужу не найду. Может, поласковей надо — тогда отойдет.