Александр Барр - Одна в пустой комнате [litres]

– Утонул. Уже девять лет как. – Старик говорит и рассматривает меня. – Пошел на рыбалку. А назад его принесли друзья. Вот так. По глупости. Скорее всего, перебрал спиртного. Он у меня любитель был.

Старик смотрит на меня, говорит, прости, Аркадий, что не спас тебя в тот день, и начинает плакать.

Федор Петрович старается успокоить мужчину. А я понимающе киваю головой.

– Но как похож, – сквозь слезы говорит старик.

Смотрит на меня бородатый, и я чувствую, что он собирается меня обнять.

Федор Петрович его успокаивает, полицейский разводит руками, а я понимающе киваю.

Киваю и понимаю, что я совсем не Аркадий.

Они ждали от меня реакции? Какой?

Мне бы сейчас запаниковать. Начать рвать на себе волосы. А я кручу в голове мысль о том, что я это совсем не он. И что, как ни прискорбно, на встречу с бывшими одноклассниками Аркадия теперь меня точно не позовут. А как бы было здорово… Банкет. Нарядные незнакомые приветливые женщины. Выпивка. Много еды. Мясной еды. Сначала я бы съел стейк. Нет, лучше бургер. Нет, лучше бургер со стейком внутри…

– Аркадий! – слышу голос доктора. Он отчего-то тревожный. – Аркадий, вы с нами?

Хм. Естественно, я с ними. Где же мне еще быть?

– Аркадий! – Доктор трясет меня. – Видите, что вы наделали?! – Он ругает полицейского. – Я же предупреждал! – кричит он и продолжает меня трясти. – Вот! Вот чего вы добились! Избили? Довольны?

Странное дело, Федор Петрович трясет меня точно в такт колес поезда. Я отчетливо слышу «тук-тук» «тук-тук».

– Очнись! – Голос требует и в то же время умоляет. – Открой глаза!

И я открываю глаза.

Я сижу за столом.

В руке у меня листок с шифром. Федор Петрович стоит возле меня и держит за плечи.

Полицейский больше не задирает нос, он испуган, он смотрит на меня и наверняка молится всем богам, чтобы я пришел в себя.

А я смотрю на листок. На надпись.

Смотрю на врача. Федор Петрович ловит мой взгляд и спрашивает, все ли у меня в порядке.

– Что произофло? – Я глотаю кровь и через боль повторяю: – Что здесь произошло?

Врач возвращается на свое место.

Садится и берет ручку словно спасательный круг. Он готов продолжать, готов записывать.

– Ты собирался рассказать нам, что означает эта надпись. – Его голос все еще звучит тревожно.

Федор Петрович кивает на листок в моей руке.

– Не надо никуда ехать. Он мне не отец! – говорю я, комкаю записку и бросаю под стол.

– Кто не отец? Куда не надо ехать? Аркадий, с тобой все хорошо?

Со мной? Со мной все хорошо. Чувствую себя замечательно. Просто превосходно. Мне прекрасно как никогда. Мне легко. Я облачко. Несмотря на бинты, у меня ничего не болит.

И самое главное – я не он!

– Я не Аркадий!

Я не Аркадий. Но тогда кто?

Я не плохой… не хороший… наверное, и не такой уж замечательный, каким кажусь себе.

Сложно объективно судить.

В собственных глазах я, естественно, умный, интеллигентный, достаточно эрудированный и вполне себе воспитанный. Рассудительный, внимательный, веселый и находчивый.

Но, догадываюсь, для остальных окружающих я совсем не такой.

Я так долго скрывался под разными масками. Так долго и трудно учился не быть собой. Так долго тренировался, чтобы стать кем-то другим, кем-то лучшим, кем-то совершенно не похожим на меня…

Подражал чужому голосу, копировал чужие жесты, перенимал манеры. И в результате… Что? А кто я?

Кто этот голос внутри Аркадия, который решил, что я это точно не он? Кто этот голос, который звучит сейчас в голове? Кто он, который озвучивает слова, когда читаешь про себя?

А что, если Аркадий – это на самом деле Аркадий, а я – это всего лишь симптом его душевного отклонения?

От этих мыслей мне не по себе.

Что, если так оно и есть?

Нет. Это бред.

Я знаю, что Аркадий – маска. Я главный! Не он! Я вожак! Аркадий – никто, даже ничто… Он фальшивка. Подделка. Копия. Нет. Это точно не я. Это все Рита. Она заставила меня скопировать незнакомого человека с фотографии на украденном паспорте.

И все-таки, кто я?

Столько времени потратил, чтобы стать кем-то другим, и так и не нашел ответа на простой вопрос: «Кто же я сам?»

– Продолжай… – тихо говорит Федор Петрович.

И я продолжаю. Я и не собираюсь останавливаться.

Чтобы спародировать Чарли Чаплина, много таланта не нужно. Мало кто помнит в деталях, как выглядел знаменитый комик. Надень шляпу, возьми трость, как-нибудь изобрази походку. Готово. Этого достаточно. Это будет узнаваемо. Естественно, получится низкопробная бюджетная фальшивка, но вполне себе узнаваемо.

А как же со мной? Как научить актера быть мной? Не каким-то Аркадием, а именно мной?

Что подсказать пародисту? Какой совет дать? Что ему надеть на себя, как говорить, как ходить? Чего хотеть, бояться, ненавидеть?

Кого любить, в конце концов?!

Не знаю…

Я пустота. Всего лишь голос, что звучит из-под маски.

Я тот самый беззвучный голос, что нацепил на себя сотню лживых чужих образов. Я пустышка. Трус, прячущийся в глубине и винящий всех вокруг в своих неудачах. Я всего лишь голос. Несмолкающий. Тараторящий свои бредни даже во сне. Всего лишь голос. Внутри Аркадия. Слабый, ноющий, желающий все новых развлечений, дребезжащий, мечтающий о больших деньгах, признании и славе.

Глупый назойливый голос.

– Продолжай, – говорит Федор Петрович, медленно двигает рукой и монотонно кивает. – Продолжай…

Он может не помогать. Незачем тянуть из меня слова. Сейчас меня просто не заткнуть. Я говорю не с ним, не с ними. Я беседую с собой. С собой настоящим.

Память…

Ее нет. Ее стер кто-то. Кто-то беспардонный и наглый. Прошелся грубой наждачной бумагой и содрал слой за слоем.

Память.

Воспоминания – ключ к четвертому измерению.

Это способ. Единственная возможность выйти за рамки трехмерного лживого мира и увидеть правду.

Федор Петрович слушает. Он не перебивает. Он теперь даже не записывает. Просто продолжает кивать и внимательно смотреть на меня. И он не притворяется. Я знаю, ему искренне интересно разобраться в моих переживаниях.

Другого способа не существует. Мы замкнуты внутри самих себя. И нам не выбраться. Без посторонней помощи не выкарабкаться.

Федор Петрович проглатывает каждое мое слово.

Он делает все как надо. Я это вижу. Я все замечаю. Профессиональный доктор ведет себя в точности, как регламентирует предписание по экстремальной психологии. Он настороже. Но я же не собираюсь покончить жизнь самоубийством. Зачем он так перестраховывается? Сижу перед ним. Я не на краю пропасти. Я не стою на шатающемся стуле с петлей на шее.

Зачем?

Психиатр старается не делать лишних движений. Его задача слушать. Нужно дать мне выговориться.

Я это понимаю.