Павел Астахов - Шок-школа [litres]

– У нее мать домохозяйка, отец бывший работник посольства, дипломатишко мелкий, так себе активы, – поморщилась фрау Вагнер.

– А бабушку вы, значит, не посчитали, – с удовольствием констатировала Натка. – Или вообще упустили?

– А кто там бабушка?

– А Вера Николаевна Сурикова, глава фамильного дела – торговый дом, продовольственные базы, экспорт зерна, рыбзаводы, еще что-то…

– «Суриковы и партнеры»?! – Марина охнула. – Алена информацию собирала, это ж надо было так опростоволоситься… Говорю же – менять ее надо, нашу жэпэ. Плохой она председатель родительского комитета!

Тут фрау Вагнер стряхнула запоздалую грусть, встрепенулась:

– Вы только, пожалуйста, не говорите, кто вам дал эту копию! Нас в родкоме восемь человек, у каждого свой экземпляр протокола всех заседаний, если имя не назовете – меня не вычислят.

– Очень рада за вас. Что ж, спасибо за информацию. – Натка поднялась, оставив почти нетронутыми чай и пирожок.

Марина, напротив, с удовольствием впилась безупречными зубами в свежую сдобу, проглотила кусочек и позвала:

– Наталья, еще секундочку!

Натка остановилась, обернулась.

– Той бабуле на скамейке скажите, пожалуйста, что ей стоит попробовать посадить бархатцы, – сказала Марина. Глаза у нее снова были нормальные, без прищура-прицела. – Они в тени станут ниже, но на цветении это не скажется. Можно будет сделать красивую клумбу совсем недорого.

Она мило улыбнулась и подняла чашку.

Обескураженная Натка буркнула:

– Передам, – и вышла из булочной.

За порогом она остановилась, поглядела сквозь витринное стекло.

Ухоженная красотка Марина Вагнер с аппетитом уплетала большой, как лапоть, пирожок с малиной, держа его в одной руке, а чашку – в другой. Мизинчики она оттопырила, а глаза полуприкрыла, наслаждаясь.

– Бархатцы для бабы Глаши, – пробормотала Натка. – И интриги мадридского двора. И пирог с чаем.

У нее было ощущение, что она ничего не понимает в людях. И совершенно точно не смогла бы распределять их по категориям.

– А что там у нас? По улице слона ведут? – спросила, сунув голову в приоткрытую дверь, Машка.

Рукой с оттопыренным, как у автостопщика, большим пальцем она указывала себе за плечо.

Я вяло пожала плечами – судейская мантия полностью поглотила это слабое движение – и вопросительно посмотрела на Диму.

– Узнаю, – помощник поднялся из-за стола, и они с Машкой исчезли за дверью.

Я немного подождала, потом высунулась в коридор, но никого и ничего там не увидела.

Слона если и водили, то не по нашему этажу…

А, нет, все-таки по нашему, но только по холлу – мне был виден его маленький кусочек, едва вместивший крупную фигуру Плевакина в парадном костюме, чуточку для него тесноватом: пиджак впереди натянулся, а сзади снизу оттопырился ласточкиным хвостом.

Интересно, что за птицу встречает ласточка Анатолий Эммануилович?

Шеф, некоторое время стоявший неподвижно, вдруг оживился, исполнил подобие полупоклона, протянул кому-то руку, потряс ее и, взволнованно подергивая ласточкиным хвостом, выкатился за пределы видимой мне части холла. Там оживленно зарокотали голоса, затопали ноги, кажется, несколько раз щелкнул фотоаппарат.

Я встревожилась: неужто все-таки пожаловала пресса?

Ох, не люблю я процессы, украшенные присутствием журналистской братии, они всегда имеют тенденцию к превращению в балаган.

Прошла минута, другая, и в коридоре заскрипели полы, выдавая чье-то стремительное приближение.

Дверь распахнулась, пропуская Машку с горящими глазами и загодя открытым для доклада ртом, но подруга ничего не успела мне сказать – ее отодвинул в сторону ворвавшийся следом Анатолий Эммануилович.

– Ну, Елена Владимировна! – он погрозил кулаком. – Смотри у меня! Чтоб политес и все такое!

Я даже спросить ничего не успела – Плевакин снова выскочил в коридор.

Дима, появившийся удивительно вовремя, придержал для шефа дверь и аккуратно закрыл ее за его спиной.

– Ты б видала, какой там ферт! – Машка задрала нос и повихлялась, кого-то изображая.

Точно не Плевакина – он не такой подвижный.

– Ферт?

– Треф, – пояснил Дима, сдержанно улыбнувшись Машкиной пантомиме.

– Ферт – это Треф? – удивилась подруга. – А я-то думаю, что за модный мужчинка к нам пожаловал – костюмчик итальянский, туфли испанские, часы швейцарские, только физиономия подкачала – нос картошкой выдает родные корни. Лен, это к тебе, что ли?

– А к кому же, – я вздохнула и посмотрелась в зеркало на внутренней двери платяного шкафа.

В моем случае родные корни выдавало все, особенно официальное облачение российского судьи.

– Вы прекрасно выглядите, Елена Владимировна, – сказал отменно воспитанный Дима.

– Угу, – тут я кое-что вспомнила и заволновалась: – Там камера щелкала, мне не показалось? Что, все-таки явились журналисты?

– Камера щелкала, тебе не показалось, – кивнула Машка. – Но это не журналисты, это секретарша Плевакина запечатлела историческую встречу нашего шефа с Трефом служебным фотоаппаратом.

– Фух, – я выдохнула. – Тогда я пошла?

Машка молча перекрестила меня.

Как будто это меня сейчас будут судить!

Я несколько обозлилась и вышла в зал с особенно строгим лицом.

Ну, и где тут у нас тот ферт, который Треф?

Я этого уважаемого господина, конечно, вызывала, но предполагала до него опросить еще кучу народу. Школьного доктора, психолога, охранника, маленькую злую фею-директрису, председателя родкома первого «А», родителей учеников – мне представлялось, что из шкафа Шоко-школы вывалится еще немало скелетов.

Но «самого Трефа» мариновать в какой-либо очереди было немыслимо, и это ясно дал понять суровый взгляд Анатолия Эммануиловича, который он мне послал перед тем, как плотно закрыть дверь зала суда. Хитрюга такой: мне послал строгий взгляд, Трефу – добрую улыбку, а потом удалился – все, он ни при чем.

Что ж, слово господину Трефу.

Признаться, я смотрю на него – и любуюсь. Аркадий Осипович превосходно выглядит, великолепно держится и будто не в суде свидетельствует, а на международном форуме выступает.

Речь его льется плавно и завораживает, уже через пару минут я ловлю себя на том, что даже мне хочется согласно кивать в такт. В зале многие уже кивают. Дамы смотрят на Трефа влюбленными глазами, шоко-школьные вообще в тихом восторге – к ним как будто божество сошло. Даже у Натки, предводителя враждебного Шоко-школе воинства, на лице появляется выражение доброжелательного интереса!

Я вынуждена признать, что Аркадий Осипович сокрушительно обаятелен и способен очаровать кого угодно.

Мало того, господин Треф весьма умен и прекрасно понимает, что весь этот процесс – вынос сора из избы.