Наталья Андреева - МоLох

Когда официант налил им обоим вина, Нина в отчаянии посмотрела на Квашнина и сказала:

— Василий Дмитриевич, давайте отсюда уедем. Немедленно, сейчас.

— А как же праздник? — насмешливо спросил Квашнин. — Я уже потратил уйму денег, Свежевский заряжен, все банковские ждут. Ты же хотела что-то вроде свадьбы.

— Я уже ничего не хочу! — Нина схватила бокал вина и выпила его одним жадным глотком.

«Ого!» — подумал Квашнин. «Похоже на неразделенную любовь. Когда женщина готова кинуться в объятия к первому встречному, чтобы забыть того, кто ее отверг». Ему вовсе не хотелось быть тем самым первым встречным. Он предпочел бы вообще никаких чувств со стороны Нины, чем такие. Одно дело женщину завоевывать, и совсем другое ее утешать. Быть вторым. Компенсировать потери. Квашнин не привык к этой роли, он сам всю жизнь только брал, а не отдавал, и Нина стала вдруг его раздражать.

Поэтому он размеренно сказал:

— Я не могу сейчас уехать, мои дела в Чацке еще не закончены.

И Нина с ее потрясающей интуицией мгновенно почувствовала его холодность. Она вдруг со страхом осознала, что может потерять все. И Боброва, которого она по сути уже потеряла, и свою репутацию, и Квашнина, который не возьмет ее с собой в Москву.

«И куда мне?! — в ужасе подумала Нина. «В школу, учителем? К Лизе под крылышко? Она умная, наверняка станет завучем или даже директором. И будем мы на пару «процветать» в нашем милом Чацке, а скорее, прозябать».

И она мгновенно взяла себя в руки. Протянула капризно:

— Василий, вы обещали мне уроки вождения. Машина — чудо. Я прямо чувствую, что это крылья, которых мне не хватает.

— По таким дорогам, как в Чацке, трудно летать, — усмехнулся Квашнин.

— Вот я и мечтаю об автобанах, где можно разогнаться под двести!

— А не боишься?

— Я ничего не боюсь! — с вызовом сказала Нина. — Я по натуре авантюристка! Ненавижу скуку!

— Ладно, потерпи немного. — Квашнин обернулся: — Куда провалился наш официант? Вина даме.

— Я не буду пить, — поспешно сказала Нина. — Так, накатило… Поедем к реке? Там сейчас хорошо.

«Как она меня в это втянула?» — сам себе удивлялся Квашнин, пока его Майбах крался вдоль берега реки в поисках местечка, где можно было припарковаться. «В номер ее надо было тащить!».

Он уже понял, что Нина сломалась. Что-то у нее там не срослось. Но ее характер Квашнин оценил. Девушка с норовом, такая даст чертей. «Модель из нее, что ли сделать? Или актрису?» — лениво думал он, глядя на сонную реку, которая по-кошачьи мурлыкала, ласкаясь к песчаному берегу. «Данные есть. А, главное, характер. С изюминкой девка».

— Сегодня среда, — напомнил он, обнимая Нину своей огромной веснушчатой рукой. — Послезавтра едем на турбазу. У нас с тобой лучший коттедж. Не вилла на Мальдивах, но раз уж так вышло… Важно не место, верно? — и он, подняв за подбородок Нинину голову, посмотрел ей в глаза.

— Да, — покорно сказала она…

…В это время Бобров шел к Мартину. Мартин сам его позвал. Мартин сказал, что знает, кто вор. Еще бы Марину этого не знать! Он самый умный человек, которого когда-либо встречал в своей жизни Андрей Бобров. Умнее Карена, и даже умнее Квашнина. Надо рассказать про синий капроновый шнурок. Про допрос в полицейском участке. Про Нину.

«Про Нину-то зачем?» — спохватился Бобров. Но потом понял, что Мартин имеет право знать все. Он, как исповедник, которому лгать нельзя. Все — как на духу. Все свои мысли и чувства. Мартин ведь не имеет пола. Его никогда никто не видел с женщиной. У него нет детей. Он с полным равнодушием смотрит на голые коленки Леночки, секретарши Шелковникова, которая вот уже больше недели сидит у Мартина в приемной. В мини-юбке, в кофточке с глубоким вырезом, со своей приглашающей улыбкой. Будто Леночку нарочно туда посадили, чтобы соблазнить Мартина. А он нулями. Похоже, что дал обет безбрачия.

«У него под костюмом власяница», — фантазировал Бобров, проходя мимо круглосуточного супермаркета. «Купить что-нибудь? Может, торт к чаю?»

Он зашел и в самом деле купил торт. А еще пакет апельсинового сока. Мартин тоже жил в центре, поближе к банку, в котором работал, а центр Чацка был таким же маленьким, как и он сам. Бобров дошел до дома, в котором жил Мартин, минут за десять, не считая времени, проведенного за покупкой торта.

Дом был не новый, и не старый, пожалуй, лучший в Чацке. Здесь были просторные квартиры с хорошими планировками. Его построили, когда закончился кризис девяностых, и по всей стране начался строительный бум. Не обошел он стороной и Чацк. Мартин тогда работал в другом банке, который вскоре лег. А Мартин купил квартиру в новом доме. В банке все знали, где он живет, хотя никто ни разу не был у него в гостях. Бобров тоже не пошел бы, не получи он персональное приглашение от самого Мартина.

Волнуясь, он пешком поднялся на третий этаж. Подумал: «А не поздно я?» — после чего позвонил в дверь.

Там, за дверью, было тихо. Бобров стоял, переминаясь с ноги на ногу и по-прежнему волнуясь. Он подумал, было, что Мартин спит. Но за дверью вдруг раздались шаги. Они были какие-то странные, словно человек на каждом шагу спотыкался. У двери шаги затихли. Бобров подумал и позвонил еще раз.

— Кто? — спросил из-за двери Мартин.

Голос тоже был странный. Тусклый, безжизненный, словно бы Мартин говорил с усилием.

«Неужели он заболел?!» — ужаснулся Бобров.

— Это я, — глупо сказал он. — Андрей Бобров. Я хотел вам рассказать о том, как и за что меня били.

И дверь открылась. Мартин стоял, глядя в одну точку. Бобров не сразу понял, что с ним. Наконец, хозяин молча посторонился и неверной походкой двинулся обратно в гостиную. Так ничего и не сказав. Бобров, поразмыслив, разулся и пошел следом.

Воздух в квартире был спертый, хотя сама квартира хороша. Но в ней давно уже не прибирались, видно было, как безразлично хозяину, в каких условиях он живет. И давно уже безразлично. У стены в гостиной стоял огромный разобранный диван, постельное белье было несвежее, тарелка с остатками еды осталась в складках одеяла. Бобров заметил на низком журнальном столике подле дивана почти пустую бутылку коньяка.

Он, как дурак, замер на пороге со своим тортом. Мартин прошаркал к дивану и, повалившись на него, потянулся к бутылке. Бобров с ужасом смотрел, как Мартин выливает остатки коньяка в стакан и жадно пьет.

«А ты приди к нему вечером домой», — вдруг вспомнил он слова Квашнина. «Поздно вечером. И если он тебе откроет…»

Бобров понял, что ему сегодня чудовищно не повезло. Мартин ему почему-то открыл, хотя обычно он этого не делал. И его тайна, как оказалось неприглядная, для всех оставалась тайной. Этот умнейший, трудолюбивый, талантливый человек каждый вечер напивался в полном одиночестве до потери сознания. Его давно уже ничего не интересовало, кроме коньяка.