Наталья Андреева - МоLох

— Вали ее!

И «Киа», подхваченная мужскими мозолистыми руками, начала раскачиваться, словно утлая лодченка на волнах. Того и гляди, опрокинется, если ветер усилится.

— Милиция! — истошно заорал кто-то.

Но вся милиция, точнее, полиция теснила митингующих к зданию городской администрации, словно собираясь загнать их на крышу. И там отрезать от мирного Чацка до принятия решения: что делать с бунтовщиками? Беда была в том, что городская управа уже закрылась, сотрудники ушли, остался один только охранник, который заблокировал входную дверь и теперь безуспешно названивал своему начальству.

Пятница. Вечер. Охранник слышал в трубке одно и то же: «Абонент находится вне зоны доступа…»

«Бешенство заразно», — с тревогой подумал Бобров. Мужички внезапно отпустили «Киа», где уже прощалась с жизнью бледная, как полотно ни в чем не повинная женщина, и развернулись лицом к площади:

— Че там? Кто орет?

— Да за свободу базарят.

— Типа за равенство и братство?

— А ну, айда!

И допив пиво, разгоряченные крепыши швырнули пластиковые бутылки мимо урны, в одну из клумб, где отцветали последние тюльпаны, и рванули к площади.

Митингующие словно почувствовали поддержку. И хотя цели у них с теми, кто отстаивал свои дворы, обозначились разные, враг-то был один. Буржуи из «Счастливого», которые ехали пировать на турбазу, в то время как весь Чацк погряз в невозвратных кредитах. Это объединяло.

— А мы что, не люди? — раздавались в толпе возмущенные голоса.

— Наша турбаза! Я, может, с женой туда поехать хотел!

— А мы с детьми! — и юная мамочка подняла на вытянутых руках грудного младенца. Толпа одобрительно загудела.

— Там лучший наш пляж!

— Почему туда в эти выходные никого не пускают?!

— Москвачи город захватили! Что хотят, то и творят!

— Гнать их отсюда в шею!

— Пусть рыжий валит отсюда!

— Гони урода в шею!

— Гони-и-и!!!!

Все чаще слышался отборный мат.

К моменту, когда на площадь прибыл «Майбах» Квашнина, который должен был возглавить отправляющуюся на турбазу автоколонну, дорога туда была перекрыта. Толпе все-таки удалось просочиться через кордон, когда с тыла на росгвардейцев наперли защитники центральных дворов, оккупированных чужими машинами. Росгвардейцы оказались меж двух огней, зажатые в клещи разъяренной орущей толпой. А та, почувствовав свою безудержную мощь, будто опьянела. Пора было применять силу, но обезглавленная полиция растерялась. Кто возьмет на себя ответственность за кровопролитие? Миром тут не порешить. Бить своих, чацких? Среди которых друганы, собутыльники? Родня, наконец. Чацк город маленький, здесь все всем родня. А виноваты во всем пришлые. Без москвичей в городе было спокойно. Никто никого не убивал. А что деньги у буржуев воровали, так ведь не обеднеют. Шамсутдинов, гад, еще нахапает.

Симпатии росгвардейцев были на стороне толпы и против москвичей. И в самом деле, почему им позволили оккупировать на все выходные турбазу? Пусть рыжий валит в свою Москву и дома у себя купается и загорает. На Рублевке.

Бобров почувствовал, как кто-то тронул его за плечо и обернулся.

— А где Нина? — спросил Гольдман. — Ты разве один?

— Наверное, там, с ним, — Бобров кивнул на черный Майбах. — Я жду тебя и Бетси.

— Что творится, а? — возбужденно сказал Гольдмана. — Кто бы мог подумать, Андрей? В Чацке революция! Из искры возгорится пламя!

— Не обольщайся, — усмехнулся Бобров. — Майбах не Аврора, хотя, возможно, он и в броне. Стекло-то уж точно пуленепробиваемое. Банкиры типа Квашнина все бздуны. Уж я на них насмотрелся! Но не бабахнет. Наши, чацкие не против власти, а против конкретно Квашнина. Он сволочь, буржуй. К тому же урод.

— Неужели он выйдет из машины?!

И тут Бобров увидел, как к ним протискивается раскрасневшаяся Бетси.

— Андрей, они же поубивают друг друга! — вцепилась она в Боброва, будто он был не начальником валютного отдела частного банка, а Спартаком, предводителем восстания гладиаторов. Бетси ждала от него подвига. Она почему-то верила в Боброва.

«Я не гожусь на роль спасителя», — уныло подумал он. «Я трус. К тому же, чужак, москвач. Я так и не стал для них своим. Что я могу? Подойти к ним? И что сказать? Они не станут меня слушать…»

Тем не менее, он на автомате стал протискиваться в центр, туда, где припарковался Майбах, высматривая Нину. Она ведь «шлюха Квашнина», предательница. Гнев толпы сметет и ее. И Бобров упрямо шел вперед, потому что Нина была теперь хоть и не его, но ему не чужая. За Бобровым с трудом протискивались Гольдман и Бетси.

— Нина не там, — услышал вдруг Бобров и резко обернулся.

Бетси тяжело дышала, ее узнавали и пропускали, но когда они дошли до доминошников, один из них матюгнулся и двинул девушку локтем.

— Разуйте глаза, уважаемый! — возмутился Гольдман. — Вы ударили женщину!

— Че?!

— Ося, держи очки, — сказал Бобров и машинально потрогал плохо заживающую губу. «Надо было в детстве на бокс ходить, а не на фигурное катание», — тоскливо подумал он. С катанием все равно не получилось, а вот в морду ему опять, похоже, дадут. И незамедлительно.

«Что ж ты наделала, мама… Ты думала о себе, а не о моем будущем. Тебе нравилось сидеть на трибуне и смотреть, как я волчком вращаюсь на льду… Вот теперь я покручусь!», — и Бобров стиснул зубы.

— А… Осип Осипыч… — сказал вдруг другой товарищ в синих наколках. — Васек, разуй глаза! Это ж доктор!

— Жидовская морда!

— Да он мою сеструху спас! Она себе вены резала! От несчастной, бля, любви. А доктор ей грамотно все разъяснил. Забыл, как на свадьбе гуляли?

— На Машкиной? Тю…

— Остынь, Васек. Доктора не трогай.

И Гольдмана, а заодно Боброва толпа пропустила. В прогал нырнула и Бетси.

— Нина с мамой и с папой. На его машине, — торопливо сказала Бетси. Дыхание у нее сбилось, волосы растрепались. Но вид был воинственный.

— Слава богу! — обрадовался Бобров. — По крайней мере, не тронут. А вот если бы она поехала на своей ма…

И тут толпа взвыла. Дверца Майбаха открылась, и оттуда неторопливо вылез огромный, как гора Квашнин. Гольдман охнул:

— Убьют!

Шеренга росгвардейцев покачнулась. На нее наперли с двух сторон. Квашнин шагнул на тротуар и заорал:

— А ну тихо!

Бобров поразился его самообладанию. Из-за огромного роста Квашнин возвышался над толпой и видел все и всех. И разъяренные лица, и плакаты. Тем не менее, он двинулся на площадь, к плакатам, на которых было написано, что он вор. За ним, как приклеенный, потянулся Байдашев. Бочком из машины вылез и Шелковников, поняв, что деваться некуда. Раз большой босс пошел в народ, негоже директору банка отсиживаться в машине. Щеки у Шелковникова тряслись, как студень, он враз постарел и растерял всю свою вальяжность.