Дмитрий Захаров - В пяти шагах от Рая

– Гульнара! – Ее глаза возбужденно блестели, высокие скулы покрывал румянец.

– Что?! – растерялся Дрозд.

– Мое настоящее имя – Гульнара! Родители меня ищут! И я вспомнила свою комнату и новенький смартфон, который подарила мама на день рождения… – Она всхлипнула. – Я не сразу поняла, что это такое, пока не увидела! В розовом футляре!

Астра видела прошлое, могла находить утраченные предметы. Она умела отгадывать тайны и чужже мысли. Психологи избегали общаться с прозорливой девочкой, от «пятиминуток» она была освобождена. Место, куда после прибытия в лагерь помещали братьев крови, называлось карантин. Астра пробыла там дольше остальных.

– Гонец расскажет про нас! – сказал в тот раз Дрозд. Неудачный побег товарища означал крах их надежд.

Ребята покидали барак, Астра замешкалась возле его койки. Она наклонилась и коротко прошептала:

– Рыба был в лазарете. Там никого нет! – и выбежала на улицу.

Дрозд откинулся на подушку, на время он позабыл про синяк под глазом. На виске пульсировала тонкая синяя вена. Он вспомнил. Степан. Таково было его имя. Оно показалось и своим, и чужим одновременно. И вместе с обретением имени в его сознании возникла ясная мысль.

«Привет, Степан!»

«Привет, Гонзо!» – мысленно ответил мальчик и рассмеялся. Теперь все будет хорошо. Он был уверен.

Краснодар. Улица Садовая, 110. Отдел полиции УВД Краснодарского края. 9:30

Табличка на дверях старшего оперуполномоченного Виктора Петровича Ермакова держалась на одном шурупе. Каждое утро, приходя на службу, майор давал себе торжественную клятву – принести из дома инструменты и вкрутить недостающий шуруп. И к вечеру он неизменно забывал про обещание. Держится, если не хлопать дверью, и слава богу! Он достал из ящика стола швейцарский армейский нож – подарок коллег на юбилей, поддел ногтем миниатюрную отвертку, закрутил винт до упора. Подобный ритуал повторялся каждое утро. За этим занятием его и застал капитан Клименко.

– Набиваешь руку? – Клименко остановился в коридоре, широко расставив ноги, покачивался с носков на пятки.

Ермаков хмуро посмотрел на капитана. Клименко выглядел так, словно собрался в ночной клуб и дал себе обещание снять на ночь королеву красоты. Высокий, смуглый от природы, с густой шевелюрой шикарных волос, он напоминал итальянского киноактера. Прибавить к этому отличный в диагональную полоску костюм, узкие лакированные туфли – и добро пожаловать в мир элитной моды!

– Отвали, Клим!

– Я отвалю, а начальство накажет! – рассмеялся Клименко, продемонстрировав два ряда белых зубов. – Урежут пенсию, братан!

Майор подергал табличку, убедился, что держится на совесть, и скрылся в кабинете. Клименко задел больную тему. Через месяц он уходит на заслуженный отдых, законные шесть соток в сорока минутах езды от города ждут не дождутся хозяйской руки! Вроде бы надо радоваться, а на душе кошки скребут! Шутка ли – тридцать пять лет в органах! Погулял после демобилизации из рядов Советской армии, а когда понял, что если не остановится, то сопьется, ткнул с похмелья пальцем в первое попавшееся объявление в газете.

«Милиция проводит набор отслуживших в рядах СА…»

Думал временно перекантоваться, вот уже большую часть жизни и кантуется!

На улице бушевала южная весна. К полудню температура воздуха поднималась до тридцати градусов, по улицам летел невесомый тополиных пух. За две недели начальство и дел-то никаких не предлагало. Что ждать от старика, который мысленно уже развешивает вяленую рыбку на балконе, а по вечерам жарит сочное мясцо над огнем! Еще год назад подобные мысли были желанными, а сейчас в груди заныло и рука левая онемела, словно во сне отлежал.

Он подошел к зеркалу, провел расческой по редким седым прядям, критически осмотрел выпирающий живот.

– Будь здоров, пенсионер!

Отражение оптимизма не прибавило. Почему-то вспомнился сын, с которым они перезванивались все реже. Парень стал отдаляться после смерти матери, а когда укатил в Москву, новости от него становились скуднее, а говоря языком полицейского протокола – малоинформативными.

В дверь постучали. Ермаков стиснул кулаки, кроя про себя последними словами весельчака Клименко. Привычно зашумело в голове, сердце перекувырнулось в груди, как акробат на трапеции. Пенсию так просто не дают!

– Заходи, шутник!

Дверь приотворилась.

– К вам можно?

На пороге робко остановилась черноволосая женщина. Одета она была просто, в руках мяла косынку. Миндалевидные глаза, смуглая кожа – татарка или башкирка. Сеть мелких морщин и горестная глубокая складка, прорезавшая вертикально лоб, явно прибавляли ей возраста. По всему, ее давно мучила бессонница, белки были красными, веки воспалены. Более трети века, проведенные в органах, приучили майора оценивать людей по стандартной схеме. Некоторые привычки врастали, как ноготь в мясо, видимо, он и соседей по дачному кооперативу будет пропускать сквозь «ментовское сито»! Ермаков до сих пор называл родное учреждение милицией, а себя – ментом, к обновленным терминам относился с подозрительностью и недоверием стареющего мужчины.

– Проходите! – Он поспешно застегнул пиджак на нижнюю пуговицу, уселся за стол.

Женщина нерешительно приблизилась, села на краешек стула. Восточные глаза моментально увлажнились. Мысленно чертыхаясь, доведенным до автоматизма жестом Ермаков наполнил стакан водой из графина. Графин был покрыт пылью, воду не меняли неделю или больше, но посетительница жадно выпила все до дна. Редкость, автоматически отметил старый опер. Обычно женщины отказывались от воды. Он ощутил любопытство – чувство, давно угаснувшее за рабочей рутиной.

– Я вас слушаю!

Вместо ответа женщина извлекла из сумочки стопку фотографий, бережно выложила на стол.

– Вот…

Скользнув по карточкам профессиональным взглядом, майор отметил фамильное сходство личности на фото с посетительницей. Дочь. Красивая девочка, кожа светлее, чем у матери, видимо, полукровка.

– У вас пропала дочь? – Ермаков решил форсировать события.

– Откуда вы знаете?! – Она подозрительно на него посмотрела.

– Здесь милиция… Фу, черт! Простите! Полиция. Зачем вам иначе показывать мне фото вашей дочери?

– Да, конечно… – Она опять всхлипнула.

Воцарилась пауза. Женщина смотрела на фотографию дочери как на ювелирную драгоценность. Девочка с распущенными волосами исподлобья созерцала неведомого фотографа. Обычно девушки ее возраста улыбаются. Взгляд был взрослый, суровый. Ермаков включил компьютер, открыл блокнот, провел пару линий, расписывая ручку.

– Как вас зовут?

– Зульфия… Зульфия Рашидовна, – поправилась она.