Владимир Евдокимов - Забытый берег

— Бабкин! Руки вверх!

Бабкин повернулся, помедлив, приподнял руки, спросил:

— А что тебе, в общем? В чём проблема?

С ходу прогнувшись, Харламов обхватил Бабкина за ноги, без труда взвалил на плечо и понёс к Волге. Но не к берегу, а к приверху. Это была отличная мысль: высота обрыва там метра два, а на берег из воды выходить — так надо плыть к Волге или проливу.

— Не дури! — возмущался Бабкин. — Харламов, не дури, понимаешь! Куда ты меня несёшь? В чём дело?

— И вот уж жребий брошен, — кричал Харламов, — и на душе легко! На дно к царю морскому идёт наш гость Садко!

На краю обрыва он остановился и бросил Бабкина вниз. Через мгновение оттуда взметнулись редкие, искрящиеся на солнце брызги.

Лида хохотала!

— Ты что смеёшься? — спросил, подходя, Харламов.

Смеялась она открыто, заразительно, и мы с Виктором смеялись в ответ, и суровый Павел просиял лицом.

— Валера! — сказала Лида. — Ты настоящий кавалер! Я тоже хочу с обрыва, как Бабкин! С тобой вместе!

— Дуся, прелесть моя, платье намокнет.

— Высохнет! — Она, подходя к Харламову, сбросила с ног шлёпанцы.

Харламов вздохнул, шагнул навстречу, подхватил её на руки и широко зашагал к приверху. Лида радостно махала нам рукой. Харламов дошёл до обрыва и, как подрубленный дуб, упал вниз. Вновь засияли водяные брызги.

— Были когда-то и мы рысаками, — вздохнул Павел.

Из кустов, раздеваясь на ходу, вышел мокрый Бабкин. С носа у него текло.

— Где, в общем, эта парочка? Орёл и гагарочка?

— Поплыли за тобой. Как водичка?

— Мёд.

Какой же получался чудесный, бестолковый день! Если завтра наши горластые гости ещё будут на острове — уеду в Гремячево, решил я. Лещей, кстати, надо бы после обеда откопать и развесить. Да, уеду в Гремячево.

Они пришли к костру и разделились: облепленная мокрым платьем Лида пошла переодеваться, а Харламов начал хороший разговор.

— Сколько времени? — кричал он, — сколько времени?

— Десять, — ответил Павел.

— Нам осталось всего четыре часа!

— Будем, понимаешь, в чём дело, веселиться, — предложил Бабкин. — Начнём с ухи?

Наконец-то они приняли верное решение!

Павел размягчился, Виктор, благодушно улыбаясь, расставил миски, а я разлил в них уху. Она упрела на солнце и оказалась невозможно вкусной. Расселись вокруг, подошла Лида в пёстром халатике — довольная и голодная.

— Стой! — напомнил Виктор. — Харламов, а где твой привет товарищу?

— А! — Харламов вытащил из кустов бутылку с остатком вчерашней водки. — Борис, это для тебя. Там написано.

Бабкин хохотнул, ласково погладил влажную бороду и прочёл:

— «Привет Луи Бабкин»! Кто, понимаешь, писал, вздор какой-то! Я не Луи! В чём проблема, Харламов, ты, что ли, придумал?

— Это не Луи, — пояснил Харламов, — это луй!

— Сам ты луй! — обиделся Бабкин. — Женихаешься, а точно как маленький, понимаешь, луй, да остальных, понимаешь, луями называешь, в общем, издеватель какой-то, в чём дело?

— Нет, — вступил я, — Борис, это латинским шрифтом, по-молдавски означает «привет Бабкину»!

— А я вот приеду домой и проверю. Луй!

— Ну, ты будешь пить? За здоровье Дуси?

— За Лидочку я, понимаешь, напрямую выпью, из горлышка! Так что есть такое дело, привет, луй Харламов, понимаешь, Лидочка, будь, естественно, счастлива, здорова, в чём дело, весела и радостна!

Говоря это, Бабкин открутил пробочку и выпил водку из бутылки. Лида заботливо подала ему кусочек хлеба. Бабкин пожевал, похвалил:

— Водка от души! Прощаю тебе, Харламов, твой луй за заботу и, конечно, за всё!

Дальше купались. По глазам Виктора и Павла я видел, что они, так же как и я, подзабыли, что это такое — загорать и купаться. Нырять в воду, плавать туда-сюда, плескаться, брызгаться, даже топить друг друга и мерить глубину. А потом обсыхать на тёплом песке, слушать шорох ивовых кустов, переговариваться, смотреть, как мимо, плавно ступая по песку, проходит красивая женщина. Вдруг ощутить прохладную каплю из уха… От гремячевского дебаркадера отчалила кормой вперёд издалека казавшаяся маленькой «Ракета», выбралась потихоньку на судовой ход, с каким-то задорным усилием встала на крылья, развернулась левым бортом к нашему острову и — пошла, пошла…

Во втором часу Харламов и Бабкин кинулись собираться. Я отрыл присоленных лещей, обтёр их марлей, сложил в полиэтиленовый пакет и отдал Харламову: пусть ребята попьют пива под самых вкусных на свете волжских лещей. Павел от ухвостья сплавил Лиду с вещами на Ползуново, а Харламов с Бабкиным просто переплыли воложку.

Грустно стало: и оттого, что всё было шумно, громко, бестолково, а всё же весело, но вот и кончилось.

Пока провожали гостей, мимо проплыл роскошный остроносый теплоход «Фёдор Шаляпин». Сиял.

Тогда и стали готовиться к земляным работам. Черенка для кайлы, однако, не нашли — видимо, ночью опять сожгли. Кайла на мне, мне и плыть за черенком.

Подкачав лодку, мы с Виктором переправились на конус выноса. Он стал набирать воду из ручья, а я знакомой тропой поднялся на гору.

И были перемены!

На опушке посадок кто-то покосил траву Косили явно утром. Лесник? Смотритель Лукоянов? На коридоре газопровода весь сор с площадки сгребли к посадкам и образовали аккуратный вал. Как будто так и надо. Ну-ну.

Спускаясь по тропе, я нашёл подходящую сосенку под черенок для кайлы и, пока рубил её и зачищал ствол, пропустил визит смотрителя Лукоянова. А он приплывал и запретил прыгать с приверха в воду. Траву — это он покосил, сам сообщил в разговоре. Предупредил о воскресенье: Петров день и День рыбака. Могут люди на острова приехать, могут за водой подойти к ручью.

По времени мы ни с кем не пересекались, оставались рыбаками, говорили правду, и Лукоянову Виктор сообщил, что подсоленных лещей отдали гостям. Лукоянов одобрил и умчался на моторной лодке в Кривоносово.

Наступил вечер, ребята отправились ловить рыбу, а я старательно насаживал кайлу: инструмент должен быть в порядке.

Так же как и вчера, где-то внутри уверенно росло ощущение опасности времени, которое работало не на нас. Будто кто-то порой брал меня за ухо, трепал слегка и ехидно шептал:

— Ну-ка, ну-ка, посмотрим, что будет…

Я боролся с соблазном поддаться тревоге и насаживал кайлу. И только когда она стала вполне пригодной к работе, я разделся и отправился на ближний остров — перешёл пролив вброд и поднялся к берёзкам на бугре.

На конусе выноса горел костёр!

Минут пятнадцать комары меня неторопливо ели, а я вёл наблюдение. Там был один человек. Костер он жёг маленький, ближе к вётлам, однажды отошёл к воде покурить. Ясно было, что ночь он проведёт на конусе выноса. Значит, копать клад и этой ночью нам не судьба!

Свои наблюдения я изложил ребятам, когда вернулся. И мы тоскливо сидели у костра, смотрели, как бурлит в котелке вода, и думали. Прибыть катером из Гремячево человек не мог: там все путешествуют по делу. Сам на лодке прийти не мог тоже — где лодка? Значит, пришёл с гор и сверху нас хорошо рассмотрел.