Мария Воронова - Второй ошибки не будет

– Все, Ксения, хватит выделываться, – прикрикнула Пылесос, – это что такое, три взрослых человека ее уламывают, а она кочевряжится!

Директор многозначительно кашлянул.

– Нет, сколько можно цацкаться! Ты комсомолка или нет?

– Галина Васильевна…

– Пусть ответит!

– Комсомолка.

– Так делай, что тебе велят старшие товарищи, а хочу – не хочу для мамы оставь! И скромницу вселенскую хватит тут из себя корчить. Уж поверь, журналист приехал не для того, чтобы тебя прославить, а ради воспитания молодежи на твоем примере.

– Но я же…

– Закрой рот и отвечай на вопросы Марата Михайловича! Пойдемте, я отведу вас в пионерскую комнату.

Ксюша встала, изо всех сил стараясь не разреветься. Статья уже не так ее пугала, как перспектива остаться наедине с этим журналистом. Вдруг директор остановил ее:

– Погоди-ка, Ксюша. Ты правда не хочешь, чтоб о тебе печатали статью? Говори, как есть, не бойся.

– Простите, но не хочу.

– Хорошо, не будем, – твердо проговорил директор.

– Николай Матвеевич! – вскинулась Пылесос.

– Галина Васильевна, я, конечно, знаю фундаментальный принцип нашего бытия, что гении и герои должны быть мертвыми, чтобы с ними можно было делать все что угодно, но у нас с вами редкий случай – герой живой, и с ним приходится считаться. Верно, Ксюша?

– Она обязана…

– Нет, Галина Васильевна, она ничего вам не обязана, потому что совершила не проступок, а подвиг. Не хочет давать интервью – имеет полное право этого не делать и даже не объяснять почему. Иди, Ксюша, в класс и помни, что ты всегда можешь обратиться за помощью лично ко мне.

Ксюша выбежала из кабинета, чуть не забыв поблагодарить директора и извиниться перед журналистом за напрасное беспокойство. На душе вдруг стало легко и хорошо. Господи, неужели так бывает, что ты можешь настоять на своем, сделать не то, чего от тебя ждут, и при этом не превратиться в отвратительное эгоистичное чудовище?

Сентябрь

Спокойно сижу на рабочем месте и наблюдаю, как стрелка часов приближается к одиннадцати. Лаборантка тетя Саша забирает у меня использованные пробирки, проверяет, достаточно ли реактивов, и сообщает последние сплетни из мира искусства, потому что ее соседка по коммуналке работает в консерватории и держит руку на пульсе эпохи. Я делаю вид, будто слушаю, в нужных местах ахаю и округляю глаза, хотя добрая половина имен для меня пустой звук. Такое уж хобби у тети Саши, надо уважать. Делать мне особо нечего, поэтому помогаю лаборантке сложить пробирки в бикс. Одиннадцать ноль пять, стрелка с натужным щелчком преодолевает еще одно деление. Я напрягаюсь, кошусь на местный телефон, который почему-то не звонит. Бикс готов, помогаю защелкнуть крышку и возвращаюсь за свой стол, но тетя Саша еще не высказала свое возмущение по поводу очередной сплетни о том, что С. М. Киров любил балерин не только в эстетическом смысле, и театр называется Кировским очень даже не зря. Тетя Саша с полной ответственностью заявляет, что это клевета и полная чушь, потому что ее соседка танцевала в балете как раз в тридцатые годы, и если бы что-то такое случилось хоть разок, то ей бы это было доподлинно известно. Соглашаюсь. Соседка там такая, что, чего она не знает, того и не было.

Телефон все молчит, я начинаю слегка волноваться, но тут дверь распахивается, и в кабинет влетает Алина Петровна. Что ж, так даже лучше. Много лучше. Изображая бурную деятельность, выдвигаю средний ящик стола и проверяю лежащие там бумаги. Тетя Саша не уходит, она еще не все поведала о соседкиной бурной юности.

– Вышла отсюда, – бросает Алина Петровна, – не мешай врачам работать.

– Я просто…

– Просто – не просто, неинтересно! Соблюдай субординацию!

Ах, кто бы ей рассказал, что субординация – это не только относиться ко всем нижестоящим как к дерьму.

Мне повезло, прежний начальник четко показал границу, которая отделяет уважение, с одной стороны, от самодурства, а с другой – от панибратства. У Алины Петровны, похоже, такого наставника не было.

– В одиннадцать ноль-ноль заключение должно было лежать у меня на столе, – чеканит она, когда за тетей Сашей закрывается дверь.

Я пожимаю плечами и говорю, что не понимаю, о чем она.

– Заключение по Воскобойникову!

Она морщит верхнюю губу, как собака, собирающаяся зарычать. Видимо, это символизирует глубокое презрение.

– Вы что-то путаете, Алина Петровна, – я улыбаюсь максимально ослепительно, – эту экспертизу я выполнила и отдала вам еще позавчера. Посмотрите у себя, пожалуйста.

– Хватит прикидываться! Мне нужно нормальное заключение, давай, люди ждут.

Молчу и подравниваю бумаги на своем столе. В центре лежит монография, которую я все-таки осилила, и ничуть об этом не пожалела.

Алина Петровна нагибается к самому моему лицу:

– Давай сюда заключение!

– Зачем же так нервничать? Если вы его потеряли, я выпишу вам дубликат, вот и все.

Начальница чертыхается.

– То есть вы хотите, чтобы я совершила подлог и дала вам заведомо ложное заключение по Воскобойникову, согласно которому в его крови не было бы обнаружено следов алкоголя?

– Да, сколько можно повторять!

– Простите, мне просто очень трудно поверить, что вы действительно хотите заставить меня совершить уголовное преступление. Вы же порядочный человек!

– Господи, да какое это преступление, чистая формальность!

– И все же я откажусь.

Она таращится на меня, как краб, и я с удовольствием замечаю, что красота ее куда-то исчезла. Есть лица, которые привлекательны даже в гневе, но Алине в этом смысле не повезло. Впрочем, ей и улыбка не идет, такое свойство.

– Ты вообще, что ли, страх потеряла, дура тупорылая? – шипит она.

Я отвечаю, что страх перед законом при мне, почему и отказываюсь. Стыдно признаться, но я с огромным удовольствием наблюдаю, как она бесится, смакую каждую секунду, ведь обычно все ровно наоборот. Бессильная злоба – это мой конек.

Узнаю кое-что любопытное о себе и своих дальнейших перспективах. Они и вправду весьма неутешительны, но никто не отнимет у меня этих кратких минут торжества.

Ничего не добившись, начальница покидает поле боя, треснув дверью так, что в вытяжном шкафу долго еще звенит лабораторная посуда. Несколько минут я наслаждаюсь послевкусием, а потом выглядываю в коридор и зову тетю Сашу. Она ведь не успела рассказать всю историю соседки, да и чайку невредно бы попить после таких потрясений. Ну и еще кое-что по мелочи сделать по работе.

Ноябрь

До аварии Федор любил и ценил моменты, когда оставался дома один. Жена с дочерью уезжали в дом отдыха или погостить к родителям. Иногда надолго, но он все равно не успевал соскучиться и думал, хорошо бы они задержались еще на недельку.