Мария Воронова - Второй ошибки не будет

– А тебе сколько было?

– Девятнадцать, вполне совершеннолетняя.

Федор вздохнул:

– Ну хотя бы этого греха на моей совести нет.

– А…

– Она была сильно меня моложе, но взрослая. Двадцать семь.

– И ты хотел жениться.

– Да.

– Ну вот, – усмехнулась Таня, – можешь еще считать себя порядочным. А Ленкин папаша только обещал, а потом посмеялся надо мной: такая взрослая, а в сказки веришь. Я хотела аборт сделать, но не смогла, в последний момент сбежала.

– Вот и хорошо. Ленка отличная у тебя получилась.

– Это да.

– А он знает?

– Ну конечно…

– Помогал?

– Нет. Продвинул отца на повышение и решил, что эта подачка с лихвой компенсирует все алименты.

– И не боялся, что ты подашь в суд?

– Знал, что испугаюсь. Кто он и кто мы.

Татьяна глубоко затянулась и снова закашлялась.

– Серьезно, Тань, завязывай с куревом. Вредно для здоровья и тебе не идет. А твои родители знали, кто Ленкин отец?

Таня зло фыркнула:

– Знали, но не хотели знать.

– Как это?

– А вот так. Поверь, там не надо было быть Шерлоком Холмсом, чтобы догадаться, от кого у меня ребенок, но они просто не дали мне сказать, сразу папа стал орать на меня: «Проститутка, залетела неизвестно от кого», «Нагуляла, в подоле принесла». А мама, ты знаешь, интеллигентная женщина, так она культурно: «Татьяна, я не желаю знать подробностей твоей половой жизни, это для меня оскорбительно. Твой мужчина на тебе не женится, и этого достаточно».

Федор молча похлопал жену по коленке и подумал, что зря, наверное, так хорошо относился к тестю. Мамаша там конченая, с нее взятки гладки, а тесть поступил подло и как трус, разменял честь единственной дочери на новое назначение. А может, и того гаже.

Взрослый и умный человек, не мог не замечать, как непосредственный начальник оказывает знаки внимания дочери. Танька сто процентов сдалась не сразу, пришлось начальнику за ней побегать, и это совершенно точно не ускользнуло от папиного ока.

Однажды и у него так случилось, на банкете по поводу его сорокапятилетия. Тоже там один московский хрен стал к Лене клинья подбивать, и он сразу это заметил, хоть специально за дочерью и не следил. Раньше Таньки почуял опасность, и немедленно посадил Ленку в такси и отправил домой, понимая, что или так, или придется бить морду кавалеру.

Так же и Татьянин отец мог изолировать влюбленную дочь, например, отправить ее с матерью в санаторий, если уж не хотел идти на прямую конфронтацию с начальником.

Ну ладно, ладно, родители Татьяне попались слепоглухие, бывает, жизнь есть жизнь, но потом-то что? А потом самая подлятина. Не захотели разделить с дочерью груз вины, наоборот, все на нее перевалили, чтобы и дальше идти по жизни налегке и чистенькими. Лучше пусть дочка будет проститутка, нагулявшая не пойми от кого, чем ты сам окажешься раболепным трусом, за теплое местечко позволившим господину обесчестить твою единственную дочь.

– Двое отбитых встретились, – вздохнул он.

– Что? – не поняла Татьяна.

– Мы с тобой оба с отбитыми головами. Только тебе хуже пришлось. Тебе бы отогреться возле нормального человека, а ты связалась с таким мрачным дундуком, как я.

– Федь, а что толку теперь обсуждать? Давай просто потрахаемся и все?

– Давай.

Ирина не помнила, чтобы когда-нибудь начинала процесс с таким тяжелым сердцем. Даже когда ей поручали расстрельные дела, и то она сквозь тревогу и сомнения ощущала азарт и стремилась найти истину. Сейчас ей хотелось только одного – чтобы нашелся добрый человек и забрал у нее дело Макарова.

Эфемерная доказуха, потерпевший мертв, преступник не помнит, что произошло, автотехническая экспертиза запорота, кровь на алкоголь не взята… Что дальше? Обращаемся к судебной практике Средних веков и применяем испытание водой или идем в глубь времени, в античность, – и устанавливаем вину Макарова по полету птиц?

С другой стороны, если кто и заслуживает халтурного правосудия, так это дражайший Федор Константинович. Будем честны, если Ирина влепит ему максимальный срок, то совесть не должна ее тревожить, ибо Макаров давно его себе намотал разными неблаговидными делишками, кои Уголовный кодекс ясно трактует, как должностные преступления.

Когда-то давно он и к ней подкатывал, чтобы судила не по закону, а как надо, и тогда, кстати, речь тоже шла о дорожно-транспортном происшествии. Хорошо, что она тогда была беременна Егором и ушла в декрет, а иначе просто не хочется думать, что было бы.

Ирина пообщалась с неразлучными друзьями – судьями Ивановым и Табидзе, которые не скрывали бурной радости оттого, что дело досталось не им. Они в один голос посоветовали ей в первую очередь абстрагироваться от личностей подсудимого и потерпевшего, представить, что перед ней не Макаров и Воскобойников, а Иванов и Петров (хорошо, хорошо, не Иванов, а Зингельшухер). Так вот, если Зингельшухер был трезв и не справился с управлением по объективным причинам, то надо дать условный срок, а если напился и тупо лихачил, то влепить по максимуму.

Превосходный совет, только в деле нет ответа на эти важнейшие вопросы, а председатель ясно дал понять, что условный срок общественность не примет.

Народные заседатели в этот раз не порадовали.

По пронзительно-кислому выражению лица и трикотажному костюму Ирина сразу заподозрила в даме лет сорока учительницу и не ошиблась. Лидия Михайловна трудилась завучем по иностранным языкам в ближайшей школе. Ирина поморщилась, вспомнив, сколько труда ей стоило обуздать Надежду Георгиевну, а та еще нормальная была.

Второй заседатель оказался электромонтером, и таким заторможенным, что Ирина невольно предположила, что он систематически нарушал технику безопасности, и его било током.

Обвинение в этот раз доверили поддерживать ее старому приятелю Бабкину. За годы, что они не виделись, он возмужал, слегка пополнел, приоделся, но выглядел все равно так, как будто умер, пролежал в каком-нибудь стихийном захоронении дня три, выкопался, слегка отряхнулся и поехал на работу.

Он весь светился от счастья, что завтра закатает под плинтус самого прокурора, но радость эта тоже была какая-то мертвая.

Статья не предусматривала высшей меры, проводить распорядительное заседание было не нужно, но Бабкин все равно приперся накануне к Ирине в кабинет, поймал буквально на пороге и минут пятнадцать не отпускал домой, многозначительно воздевал глаза к небу и, оскорбляя обоняние Ирины прогорклой табачной вонью, шептал, что все уже решено и все схвачено, поэтому в подробности вдаваться совершенно ни к чему. А приехал он только из добрых чувств к Ирине Андреевне, ведь он безмерно уважает ее как специалиста и не хочет, чтобы ее карьера пострадала от опрометчивых действий.