Ю Несбё - Королевство

Я говорил все громче, а она на автомате кивнула в сторону печной трубы и дыры в потолке.

– И мы движемся прямо к обрыву, – прошептала она. – Ты прав, тормоза не работают, нам надо поехать по другой дороге, не к обрыву. Рой, поехать по другой дороге придется тебе . – Она взяла мою руку и прижала к губам. – Рой, Рой… Уезжай, пока еще есть время.

– Любимая, – произнес я.

– Не говори так, – попросила она.

– Но это правда.

– Знаю, но это больно слышать.

– Почему же?

Она скорчилась – гримаса вдруг украла у ее лица красоту, и я захотел поцеловать это лицо, поцеловать ее, должен был.

– Потому что я тебя не люблю, Рой. Да, я тебя хочу, но люблю я Карла.

– Врешь, – сказал я.

– Мы все врем, – сказала она. – Даже когда считаем, что говорим правду. То, что мы зовем правдой, на самом деле наиболее выгодная для нас ложь. А наша способность верить в нужную ложь границ не имеет.

– Но ты ведь знаешь, что это неправда!

Она прижала палец к моим губам:

– Должно быть правдой, Рой. А теперь уходи.

Когда «вольво» проезжал муниципальный знак, все еще царила кромешная тьма.

Через три дня я позвонил Стэнли и спросил, в силе ли еще приглашение на Новый год.

– Здорово, что у тебя получилось прийти, – сказал Стэнли, пожимая мне руку и протягивая стакан с желто-зеленым пойлом.

– Счастливого Рождества, – сказал я.

– Ну хоть кто-то понимает разницу, – сказал он, подмигнув, и я прошел за ним в гостиную, где уже собрались люди.

Было бы преувеличением сказать, что дом у Стэнли был роскошный, – таких в Усе, наверное, не водилось, если не брать в расчет собственность Виллумсена и Оса. Если у Оса смешались крестьянская практичность и самоуверенная трезвость старых денег, то вилла Стэнли оказалась сбивающей с толку смесью рококо и современного искусства.

В гостиной над круглыми кривоногими стульями и столом висела огромная, грубо намалеванная, напоминающая книжную обложку картина со словами Death, what’s in it for me? [25] Смерть, что мне с нее? (англ.)

– Харланд Миллер, – сказал Стэнли, проследив за моим взглядом. – В целое состояние мне обошлась.

– Она тебе так сильно понравилась?

– Думаю, да. Ну ладно, возможно, это отчасти миметическое подражание, Миллера ведь любой захочет.

– Миметическое подражание?

– Извини. Философ Рене Жирар. Так он называл случаи, когда мы автоматически начинаем желать того же, что и люди, которыми мы восхищаемся. Если твой герой влюбится в женщину, ты неосознанно поставишь себе цель ее завоевать.

– Да уж. И в кого же мы тогда влюбляемся на самом деле – в того человека или в женщину?

– Скажи-ка.

Я осмотрелся:

– Здесь Дан Кране. Я думал, его к Виллумсенам пригласили.

– На данный момент тут у него друзей побольше, чем там, – объяснил Стэнли. – Извини, Рой, мне на кухню надо.

Я прошелся. Двенадцать знакомых лиц и имен. Симон Нергард, Курт Ольсен, Грета Смитт. Я остановился в нужном месте, широко расставив ноги, и стал слушать разговоры. Вертел в руке стакан, пытаясь не смотреть на часы. Говорили про Рождество, шоссе, погоду, климатические изменения и обещанную бурю, уже навалившую снаружи сугробы.

– Экстремальные погодные условия, – сказал кто-то.

– Обычная новогодняя буря, – заметил еще кто-то. – Загляните в календарь, она каждые пять лет бывает.

Я подавил зевок.

У окна в одиночестве стоял Дан Кране. Таким этого сдержанного и учтивого газетчика я не видел никогда. Он ни с кем не разговаривал, только смотрел на нас с какой-то странной дикостью во взгляде, наливая себе один стакан желтого пойла за другим.

Я нехотя к нему подошел.

– Как дела? – спросил я.

Он посмотрел на меня, вроде бы удивляясь тому, что я с ним вообще заговорил.

– Добрый вечер, Опгард. Ты про комодских варанов слыхал?

– Таких здоровенных тварей?

– Ага, про них. Они обитают всего на паре крошечных азиатских островов, один из них – Комодо. Размером с Ус, представляешь? И они совсем не здоровые – по крайней мере не такие, как все думают, весом со взрослого человека. Двигаются медленно, мы с тобой от них убежали бы. Поэтому им приходится вот так трусливо сидеть в засаде. Но сразу он тебя ни в коем случае не убьет. Только покусает. Куда угодно – может, в голень, вреда от этого никакого. Ты уберешься от него подальше и решишь, что спасся, да? А на самом-то деле он впрыснул тебе яд. Медленного действия, очень слабый. Я еще вернусь к тому, почему он слабый, а пока отмечу, что на его выработку ядовитые животные тратят много энергии. Чем яд сильнее, тем больше ее тратится. Яд комодских варанов не дает крови сворачиваться. У тебя вдруг как будто начинается гемофилия: рана в голени не заживет и внутреннее кровотечение от укуса тоже не прекратится. Не важно, в какой точке азиатского острова ты окажешься, – длинный язык варана почует кровавый запах и медленно к тебе поползет. С каждым днем ты будешь слабеть, а скоро и бегать станешь не быстрее варана – ему опять удастся тебя укусить. И опять. Повсюду льется кровь, ее не остановить, ты теряешь стакан за стаканом. А выбраться тебе не удастся – на этом острове ты в ловушке, а твой запах повсюду.

– И чем все закончится? – спросил я.

Дан Кране сдержался и с обиженным видом уставился на меня. Услышав вопрос, он решил, что я хотел бы с этой лекцией побыстрее завязать.

– Если ядовитое животное обитает на ограниченной территории и по практическим или иным причинам уйти оттуда не может, вырабатывать затратный быстродействующий яд ему не нужно. Можно просто медленно мучить жертву. Эволюция на практике. А ты что скажешь, Опгард?

Опгарду особо сказать было нечего. Я понял, что под ядовитым животным он подразумевал какого-то человека – это он про головореза? Виллумсена? Или еще кого-то?

– В прогнозах говорят, что к вечеру ветер стихнет, – сказал я.

Кране закатил глаза и, отвернувшись, уставился в окно.

Об отеле разговор зашел, лишь когда мы сели за стол. Из двенадцати собравшихся в проекте участвовали восемь человек.

– Надеюсь, здание хоть хорошо закрепили, – сказал Симон, указывая на поскрипывающее от порывов ветра панорамное окно.

– Так и есть, – уверенно сообщил кто-то. – Скорее мою дачу сдует, чем отель, а дача моя уже пятьдесят лет стоит.

Не выдержав, я посмотрел на часы.

Никаких формальностей вроде речей или обратного отсчета – для людей это лишь предлог собраться, дождаться фейерверка; потом примерно на полчаса воцарится атмосфера карнавального хаоса и общественного беззакония – во время всеобщих объятий появлялась возможность прижаться своим телом и щекой к тому, кто был недоступен все остальные девять тысяч часов, составляющих год. Даже новогодняя вечеринка у Виллумсена завершится, чтобы все приглашенные могли смешаться с простым народом.