Татьяна Степанова - Циклоп и нимфа

– Вам надо успокоиться, взять себя в руки, – сказал Клавдий Мамонтов. – Нас утром полиция у ворот назад завернула. Но сейчас мы здесь. И нам надо продолжить. Мы бы хотели побеседовать снова с вашей горничной Марией. Выяснить некие вновь открывшиеся обстоятельства.

– Она на кухне плачет, – Меланья указала в сторону кухни.

Клавдий и Катя направились на кухню, а она поднялась по широкой лестнице, покрытой ковром, на второй этаж.

В кухне царил полный разгром – все настежь: шкафы, итальянские комоды из дуба. Горничная-повар Мария Гольцова сидела на табурете у большой кухонной стойки. Лицо ее и правда было мокрым от слез, глаза опухли.

– Как с врагом со мной, – пожаловалась она Кате, едва увидела ее. – Эти, что были, что все здесь шарили – эксперты или кто они там. Полиция. И наши уже косятся. Потому что все, все забрали отсюда!

– Что забрали? – спросила Катя.

– Все мои заготовки, все банки. Соленья… Я сама делала. Савва Стальевич любил домашнее. А я рецепты знаю еще от бабушки классные. Так полиция все забрала, все, что я консервировала летом. Не только соленья, но и грибы, и варенье даже!

– А про меню из ресторана они вас спрашивали?

– Да, настырно так. А я что? Я, что ли, заказывала меню? Это она, Царица Савская… Лариса Ильинична. И с ним они это обсуждали, хотя он не вникал особо.

– А что они конкретно спрашивали о меню?

– Добавляла ли я что-то в то, что привезли из ресторана? Я сказала – нет. С какой стати добавлять? Это же их кухня, их рецепты, готовые уже блюда. Там ресторанный шеф-повар отвечает, а не я. Но я им соврала.

– То есть?

– Сметаны добавила, – всхлипнула Мария. – Когда баклажаны разогревала. И потом еще заправка салата мне показалась резкой из-за бальзамина, и я меда туда налила из бутылочки. Жидкого липового. Они ту бутылочку тоже забрали. Это покупной мед из магазина.

– Мария, – Катя села рядом с ней на свободный табурет у разделочной стойки, – у нас к вам вопрос важный. О вашей сестре. О Марине.

– А при чем тут она? Марина умерла пять лет назад.

– Она ведь покончила с собой?

– Не хочу я об этом говорить, – резко отвернулась Мария.

– Придется, к сожалению, – подал голос Клавдий Мамонтов.

– Вы были близки с сестрой? – спросила Катя.

– В детстве.

– Вы же единокровные сестры?

– Мать моя второй раз замуж вышла, когда мне было семь лет, мой папаша нас бросил. Потом Марина родилась.

– Вы обе работали в кремлевской обслуге, ведь так? – уточнил Мамонтов. – Вы в столовой, а ваша сестра сначала в секретариате Администрации, а затем перешла в департамент, который Псалтырников возглавлял. А как вы устроились на такую работу?

– Через отчима десять лет назад. Он до пенсии старшим смены работал в гараже… ну, который спецназначения. А до этого водителем у шишек разных. Он за нас с Мариной похлопотал. Мы проверку прошли. Знаете, какая там проверка?

– Когда ваша сестра Марина Ковалева перешла на работу в департамент, у нее возник роман с Псалтырниковым? – спросила Катя.

– Приглянулась она ему. Молодая. Младший секретарь- референт. Я ей не завидовала.

– И затем она поселилась в доме Псалтырникова в Барвихе?

– Это он настоял, она сама мне так сказала. У него жена сошла с ума давно еще. И он о ней заботился, в психушку не отправлял. Но он работал. И она тоже…

– Кто?

– Лариса Ильинична, она же при нем всегда состояла в секретариате. Так что дома за сиделками надо было кому-то смотреть. Лариса уходить со службы не планировала, стаж не хотела терять. Поэтому он, Савва Стальевич, Марине такой вариант предложил. Она и согласилась.

– Он ведь пообещал на ней жениться, когда его жена умрет?

– Пообещал. Они все это обещают. Мужики, – горничная хмыкнула. – Я-то ей говорила, конечно, не будь дурой. Но она меня не слушала. Надеялась.

– И когда он не сдержал своего обещания, она… что сделала?

– Представили так, что она ошиблась с дозировкой таблеток, у нее сердце болело. Якобы сердечный приступ. Но она ведь записку оставила предсмертную – мне.

– Вам?

– С тем, чтобы я ему передала. Я передала. И прочла. Она его винила. Писала, что он ее обманул. Забрал ее лучшие годы жизни. Использовал, словно тряпку для домашней уборки, а потом выбросил на помойку.

– И вы эту записку передали Псалтырникову?

– Да, позвонила ему – Марина в записке указала его личный мобильный телефон. Я позвонила, сказала: «Я Маринина сестра, и у меня для вас послание». Он меня принял дома в Барвихе. Прочел записку. Ничего мне не сказал сначала. Я ушла.

– И что потом?

– Он мне денег прислал с шофером – уже после, через неделю. А затем, уже спустя много времени, сам позвонил мне. И сказал – не хочу ли я перейти на работу к нему горничной и поваром. Что он жалованье мне хорошее будет платить, и я ни в чем не буду нуждаться, и смогу мать поддерживать и отчима, они оба хворают у меня уже сильно. Он так откупался от нас, от ее семьи. Хотел вину свою загладить.

– И как вы ко всему этому относились?

– К чему?

– Что ваша сестра покончила с собой из-за него?

– А чего она от него хотела? – Мария глянула на Катю. В глазах ее мелькнуло раздражение. – Чего она, собственно, хотела? Хозяйкой стать в доме в Барвихе? Женой со всеми правами? Я ей сто раз говорила – не будет этого. Даже если он захочет, его сын этого никогда не позволит. И даже если сын согласится – ему плевать, он в Лондоне обретается, то она… она этого не допустит.

– Кто она?

– Лариса Ильинична.

– А у нее все же был роман с Псалтырниковым?

– Нет. Ей мужики по фигу. Не думайте, она не лесбиянка. Она просто из таких, которым вообще это не нужно. Брак, постель… Она власть любит. Только это она и ценит превыше всего. А властью она над Саввой Стальевичем обладала большой, без нее он обходиться не мог, хоть они и не спали вместе никогда. И она бы не позволила, чтобы Марина заняла ее место в доме в этом плане – всем распоряжаться, как законная жена. А то, что она была его любовницей в койке, Царице Савской плевать было. Да и сам он не такой уж был пылкий мачо. Раз в месяц, а то и реже. Все на работе горел. Государственные дела. На койку-то ничего уже не оставалось.

– Нам показалось, – заметила Катя, – что Лариса Суслова неравнодушна к Дроздову.

– Ну, если бы ей это было нужно очень, наверное, это был бы Циклоп, – философски заметила горничная. – Но он на этот счет уже давно непробиваем. Есть такие однолюбы. У него один свет в окошке. Хотя сестру мою он жалел. Утешал ее, когда Савва Стальевич на нее кричал. Урезонивал его. Маринке бы смириться и быть довольной тем, что она уже имела.

– А что она имела? – спросила Катя. – Жила как приживалка.

– А кто они все здесь, как не приживалы? – раздраженно воскликнула горничная. – Они все такие. Вон даже бывший губернатор чокнутый. Это, знаете, как в фильмах показывают – в старину в какой-нибудь «Капитанской дочке» – крепостные, дворовые, челядь, холопы. Так и сейчас. Только названия другие. Помощница по хозяйству – это я… Референт – это сеструха. Жила бы она с ним на его условиях, как сыр бы в масле каталась. В деньгах он ее не ограничивал. Две шубы норковые подарил, ювелирку разную дарил – не жадничал. И потом на всем готовом. И делать особо ничего не надо – не то что я кручусь на кухне и в доме целый день. А она только сиделкам прикажет, понаблюдает – это когда его жена была еще жива. А потом вообще настало полное безделье. Так нет, ей захотелось невесть чего – быть женой и владеть всем – и им самим, и домом в Барвихе. Чтобы Савва Стальевич на приемы ее брал, как жену. А приемы-то медным тазом накрылись. Потому что выгнали его с работы. Нет, она сама во всем виновата.