Татьяна Степанова - Циклоп и нимфа

9 февраля 1861 г. 1 час пополудни

Гостиница-трактир Ионы Крауха

– Все равно ты нам все скажешь, братец. Как убивал их, как грабил. Скажешь.

По лицу Кузьмы – бородатого здоровяка, рано облысевшего и строптивого – текла кровь из разбитого Клавдием Мамонтовым носа.

Они допрашивали его с пристрастием, потому что первое, что заявил им Кузьма: «Да кто вы такие, ваши благородия, чтобы чинить суд и дознание надо мной?! Обвиняя меня в душегубстве, разбое и непотребстве?!» – «Я тебе сейчас покажу, кто мы такие», – ответил ему Мамонтов, потому что конюх Кузьма с первого взгляда ему очень не понравился – и въехал ему с размаха в ухо кулаком, как в английском боксе, которым увлекался с юных лет. Кузьма орал, что он служит в трактире и ничьим холопом сроду не был, что в глаза не видел ни барыни, не ее драгоценностей, ни ее красавца-лакея.

– Откуда же ты знаешь, братец, что лакей – красавец? – спросил Александр Пушкин-младший. – Если и в глаза их не видел, как утверждаешь?

Клавдий Мамонтов снова дал конюху по роже – разбил нос. Удивительно, но роль «палача на допросе» в отношении Кузьмы ему даже нравилась!

– Говори всю правду, нет у нас времени на церемонии! Свидетеля приведем сейчас, очную ставку устроим с тобой, и объявит свидетель, что говорил он тебе про чулан и про дырку в стене, из которой номер барыни как на ладони, – продолжал Пушкин-младший. – И не лги нам, что пропустил ты сие высказывание мимо ушей и не воспользовался дыркой, чтобы за ними подглядывать.

– Ты поостерегся бы со мной, барин, – конюх Кузьма вытер кровь, текущую из разбитого носа. Мрачно сверкнул глазами в сторону Мамонтова.

– Что ты сказал? – спросил его тот.

– А что слышал, – Кузьма вдруг замахнулся – эх, плечо молодецкое!

Мамонтов английским приемом послал его в положение, называемое англичанами «нокаут». Кузьма чуть язык себе не прикусил, голова его дернулась назад, когда кулак Мамонтова впечатался в его бороду. Он отлетел в угол и шлепнулся на спину.

– Видишь, форменное насилие над тобой приходится учинять, – грустно посетовал Пушкин-младший. – А мне не хотелось бы этого, братец. Я человек либеральный. Но ты же лжешь нам в глаза, запираешься. А у нас случай невиданный – неслыханный в уезде, душегубство кровавое и с разбоем. Так что уж не обессудь, братец, если сами мы от тебя ничего не добьемся, прикажу я пороть тебя на твоей же конюшне, да так, чтобы ты до самой Пасхи сесть на свою драную задницу не смог. Говори, ну?! Не доводи меня до греха.

Конюх Кузьма скорчился в углу.

– Не убивал я их. И не грабил.

– Неужели?

– Богом клянусь!

– Про Бога вспомнил?

– Не убивал я их и не грабил, – повторил Кузьма.

– Ладно, может, и поверю тебе. А про дырку в стене?

– Знал я про дырку в стене чулана, мне по пьянке Савка Псалтырник сбрехнул.

– И что ты? – Пушкин-младший наклонился к нему и протянул руку. – Давай, вставай, молодец. Ответ держать стоя надо, а не на карачках ползать.

Конюх Кузьма не принял его руки, поднялся сам. Пощупал подбородок, заросший бородой.

– Не видел я их в тот вечер и в дырку не подглядывал. Да я занят был в трактире!

– Чем же ты был занят?

– Господин корнет две дюжины шампанского господам офицерам поставили от щедрот своих. Меня хозяин кликнул ящики таскать из погреба. Я в погреб спустился, поднял ящик, а господин корнет – привередливый такой. Не то шампанское, говорит, найди лучшее. А я почем знаю, какое оно лучшее? Я еще один ящик забрал, поднял по лестнице – снова не то. Он все про вдову какую-то мне толкует. Найди мне там вдову!

– Про вдову?

– Veuve Clicquot, – Мамонтов – знаток в таких делах – усмехнулся.

– Да почем мне знать? – Кузьма шмыгнул носом. – Господин корнет до середины лестницы спустился, сам все обозрел и приказал мне четыре ящика поднять с бутылками наверх, в залу. Я там чуть не надорвался с этими бутылками! Потом на конюшню вернулся и не видал я ничего, не слыхал! Заснул с устатку!

– Мы расспросим господина корнета, – обещал Пушкин-младший. – Если он подтвердит, что ты не лжешь, это отлично. Но у тебя все равно было время вечером убить их и ограбить.

– Не убивал я и не грабил! И в дырку я не глядел. А зашел я в чулан накануне – день был белый. И решил глянуть лишь потому, что…

– Почему?

– Потому что из коридора увидал, как она в номер зашла. Я сундук постояльцу доставил – увидал, как она в коридоре юбками махнула, и туда, за дверь.

– Кто?

– Барышня.

– Какая еще барышня? – спросил Клавдий Мамонтов.

– Та, что в возке из имения барина нашего прежнего приехала в трактир.

– Барина, который на оброк вас отпустил, господина Филатова? – уточнил Пушкин-младший.

– Да.

– Когда это случилось? Точно скажи нам, постарайся.

– Накануне. Около полудня.

– И что ты видел и слышал, подглядывая в дырку? – спросил Пушкин-младший.

– Они там втроем. Спорили они.

…Кузьма-конюх прильнул к дырке в стене чулана. Его привлекли дамы в номере. А еще он ощутил в коридоре аромат легких восхитительных духов, что, словно шлейф, плыл в воздухе за маленькой женской фигуркой. Именно этот аромат заставил его остановиться, повременить с доставкой пожитков постояльцу и скользнуть в чулан.

Барыня Меланья Скалинская в синем платье, что удивительно шло к ее смоляным волосам и белой коже, стояла у окна, выпрямив спину и сложив руки под грудью. На подоконнике боком сидел ее лакей Макар – белая шелковая рубашка распахнута на груди. Он выглядел взволнованным. Смотрел в основном в пол.

Спиной к стене стояла невысокая худенькая барышня с темными густыми волосами, что растрепались и вымокли от снега. Полы ее куньей шубки, крытой бархатом, распахнулись, открывая серое платье с пышным кринолином.

– Семь тысяч рублей даю за него, – твердо объявила барышня. – Деньги при мне.

Она указала на кожаный саквояж, что держала в руках, не снимая перчаток.

– Аликс, ты сошла с ума, – ответила Меланья.

– Она назвала ее Аликс?! – воскликнул Клавдий Мамонтов, прерывая повествование конюха.

– Ну да, я имя запомнил, – ответил Кузьма.

– Девять тысяч рублей, – Аликс тоже выпрямила спину, словно пытаясь ростом и статью сравниться с Меланьей. – Я хочу его у тебя купить. Сейчас же.

– Ты такая смешная, моя душенька.

– Десять тысяч рублей.

– За моего лакея?

– Двенадцать тысяч рублей.

– И больше дашь?

– Пятнадцать тысяч рублей.

– Да имение твоего дяди столько не стоит, – Меланья глянула на Макара. – Слышишь, сколько за тебя мне денег предлагают?

– Двадцать тысяч рублей. Часть наличными, а частью я векселя подпишу, – объявила Аликс.