Татьяна Степанова - Циклоп и нимфа

– А что она на это?

– Слушала его внимательно. Он вскочил, облапил ее и поцеловать попытался в губы. А она отвернулась и так ему: «Тихо, ты все портишь, дурак. Стоять смирно!» Филин и застыл как статуя. Подчинился. А она одна к дому пошла. Он лишь пялился ей вслед.

– Еще кто-то, кроме вас, это видел?

– Сам.

– Псалтырников?

– Да. В кустах бузины стоял, – Кузьма Поцелуев ткнул в сгущающуюся темноту. – Я его лишь потом приметил. Ко мне, видно, шел, нервы мне мотать. А тут такой пассаж – дорогая сноха с ухажером.

– Когда это произошло?

– После полудня. Как раз перед банкетом.

– Лишаев видел Псалтырникова?

– Не могу сказать. Я его, например, заметил. А Филин… наверное, тоже. Если он совсем умом из-за этой чертовой бабы не тронулся.

– И что было потом?

– Не знаю. Я в гараж пошел.

– То есть оставили Лишаева здесь, на конюшне, где этот ядовитый препарат, одного?

– Да, – Кузьма Поцелуев кивнул. – А кто знал, что все так выйдет? Когда вернулся – никого.

– Во время банкета ничего подозрительного не заметили?

– Нет. Я голодный был как волк после работы. А тут такой стол царский. Как на их кремлевских приемах.

– Стихи у вас жалостливые, пафосные, – похвалил Клавдий Мамонтов. – Это вы патрону своему посвятили, выгнанному со службы?

– Не ваше дело, кому я стихи свои посвящаю.

– А Псалтырников не оценил? Кликнет царь – собакою к трону приползу… Ну надо же, какая точность фразы.

– Не твое дело, сказал.

– По мне лучше что-нибудь типа таких виршей, которые сейчас гуляют в народе, – сказал Клавдий и продекламировал: – Когда среди кромешной ночи мне в дверь настойчиво стучат, я сразу думаю о Бывшей. Но, слава богу, – ФСБ.

– А чего ты против ФСБ имеешь?

– Я – ничего. А вот Псалтырников Савва Стальевич… что же он стихи ваши так невзлюбил? И в финансировании постановки вам отказал. Вроде не жлоб он и сам вас на работу к себе взял. Так в чем причина внезапного гнева и пренебрежения? Я вот все спрашиваю себя – а только ли в стихах дело?

– Доспрашиваешься, – Кузьма Поцелуев выдернул саперную лопату из земли.

– Мне кажется, что все дело в поэте. В вас, Кузьма. Патрона вашего мысль осенила внезапно – что за всем этим скрыто? И кто вы такой на самом деле? Он ведь не мальчик, он всю жизнь на госслужбе, на таких постах, в таких верхах. Он знает – даже выгнав, не отпустили ведь его. Назначили смотрящего … Ну, куратора. Чтобы наблюдал и докладывал в соответствующие инстанции: что делает, что болтает, с кем встречается. И как его сынок в Лондоне поживает с его-то двойным гражданством. А, Кузьма Кузьмич? А, Кассир? Я прав?

– Пошел ты к черту!

– Значит, угадал, – Клавдий Мамонтов светло улыбнулся ему в лицо. – И давно ты такой? Наверное, давно, с самого начала. Легендадо – да? А стихи твои прежде в газетке национал-большевиков-девственников печатались. То-то их всех пересажали, этих девственников. Кто-то помог, а, Кассир? А что патрон твой тебя в шею сразу не выгнал, как догадался, говорит лишь о том, что он хотел, чтобы смотрящий за ним был у него на глазах, под контролем. А то ведь завербуют кого-то другого, из родни, из обслуги. Он этого не хотел. Поэтому тебя здесь держал. А ты понял, что он обо всем догадался. И убрал его.

– Знаешь что, Страховой фонд? – тихо спросил Поцелуев.

– Что?

– Есть места… на юге… где таких, как ты, всезнаек лощеных, нацпредателей, к стенке ставят. – Поцелуев провел ребром ладони по шее.

– Так это ты его убрал?

– А ты докажи.

– Докажу.

– Нет, – Кузьма Поцелуев усмехнулся. – Не докажешь. Потому что доказывать нечего. А этот старый дурак… он ведь был уже пустым местом. Нулем. Они от него все хотели избавиться. Все! Потому что он им всем надоел. Он им всем мешал.

Клавдий Мамонтов, как и грозился после разговора с Поцелуевым, подогнал внедорожник прямо к двери спортзала, посигналил. Катя вышла, Макар за ней. Катя села на свое обычное место, на заднее сиденье. Возле дома включилась подстветка, изгоняя мрак осеннего вечера. Макар подошел к машине вплотную и нагнулся к окну – хотел что-то сказать Кате.

И в этот момент Клавдий Мамонтов тронул машину с места. Макар пошел рядом, но Мамонтов прибавил газа. Макар не побежал, остановился.

Они подъехали к воротам. А те не открылись перед ними. Мамонтов посигналил. Еще раз посигналил. Никакой реакции, ворота оставались запертыми. Из-за деревьев появился Макар, неторопливо приблизился к машине. Мамонтов следил за ним в зеркало заднего вида.

– До свидания, до завтра, – сказал Макар Кате.

Вытащил из кармана пульт и нажал кнопку, сам, лично открывая ворота. Оставив последнее слово за собой.

Клавдий Мамонтов всю дорогу не проронил ни слова. Катя даже не знала, куда они едут. Где их ждет майор Скворцов? Все диалоги и монологи Мамонтов отложил до момента, когда в их компании появится майор – третейский судья. Замелькали огни, и Катя поняла, что они подъехали к железнодорожной станции Бронниц. Майор Скворцов ждал их в скромном привокзальном кафе.

– Сначала поужинаем, за едой все и расскажете, – распорядился майор.

И сообщил, что уже сделал заказ: всем по горячему куриному супу, большой пирог с капустой. Себе и Мамонтову по бокалу пива.

А Катя попросила вишневый морс. И начала подробно излагать Скворцову события этого долгого дня. В конце сообщила подробности разговора с Макаром.

– А почему не спросили у него самое главное? – зло бросил Мамонтов. – Что этот сиятельный алкоголик сказал своему отцу в тот вечер?

– Мы разговаривали о Марине Ковалевой – любовнице его отца и ее самоубийстве, – ответила Катя.

– Это подождать могло, а нам надо узнать…

– Не могло это ждать, – вмешался майор Скворцов. – Я, например, как ни старался, ничего об этой женщине не узнал. Сделал запрос в Одинцовский УВД и сотрудникам, обслуживающим Барвиху, там никаких сведений ни о Марине Ковалевой, ни о ее единокровной сестре, что у Псалтырникова, как вы сказали, работает поваром. И ни о каком самоубийстве там слыхом не слыхали. А если обратиться с таким запросом в отдел кадров Администрации Президента, меня просто пошлют – кто я такой, чтобы такие справки наводить? Так что это информация крайне важная.

– Об отце я Макара обязательно спрошу, надо только выбрать момент подходящий, – пообещала Катя. – Я не желаю…

– Чего вы не желаете? – Мамонтов пристально глянул на нее, отхлебнув пива.

– Чтобы он нам лгал. Этот ответ может поставить точку в деле – мы убедимся, что это было самоубийство.

– Выберете момент, когда он намертво на крючке зависнет, да? Беспомощно трепыхаясь?

– Я просто не желаю громоздить ложь на лжи.

– На какой еще лжи? – хмыкнул Клавдий.