Татьяна Степанова - Циклоп и нимфа

Лариса умолкла.

– Все время, пока он в реанимации лежал и в больнице, пока операции шли, Гала к нему ни ногой. Не навещала. А затем улетела в Париж. Савва квартиру дорогую приобрел на Елисейских Полях. Она там и поселилась. Савва денег ей на жизнь дал. Так что жила она в Париже. А Дроздов… Она о нем даже ни разу не спросила, когда со мной или с Саввой по телефону или по скайпу разговаривала. Не интересовалась. Циклоп внешне никак не показывал, что убит таким ее поведением. Он ведь закрытый, вещь в себе. Я вот все думаю – не будь она с ним в театре, не было бы этой чертовой дуэли. Он ведь из-за нее так среагировал, потому что на ее глазах его оскорбили. Он и взорвался как вулкан. Три года пролетело. Вернулась наша Гала домой – Савва ее вызвал из Парижа. Я думала – он, Циклоп, и смотреть в ее сторону не станет. Гордый ведь он мужик, сильный. Куда там… Она ему лишь улыбнулась, прощебетала что-то… Он и поплыл опять. Смотрю – пропадает совсем. Ни годы страсть его не охладили, ни ее пренебрежение. Смотрит на нее и словно ничего и никого не видит. И она уже не такая с ним – другая. Вьется вокруг него. На видео – что она вытворяла, заметили? Это она для него все это сделала. Сразила его наповал. Самое-то интересное позже приключилось, когда я снимать на видео уже перестала. Вышел он на кухню – Гала за ним. Озаботилась – не повредил ли он руку. Дроздов свой кулак железный о стекло порезал – она сразу за аптечкой. Йодом его смазывает, пластырь лепит, касается его пальчиками своими. Потом упорхнула с кухни. А он… Видели, какой он на видео? Хоть и калека, хоть и напоили его… А как Гала ушла, он повернулся к стене лицом, оперся на стену рукой. Я смотрю – трепещет мужик как лист от одних ее прикосновений, от одного ощущения, что она близко была… Лица на нем нет. Я ему: «Иван, воды тебе дать?» Налила стакан воды, подала ему. Он повернулся, выпил стакан воды залпом. Выдохнул…

Все молчали. Напольные часы пробили в кабинете.

– Если любовь – это болезнь, – подытожила Лариса Суслова, – то он болен смертельно. Неизлечимо. Имя этой болезни Гала. И сделать ничего нельзя… и помочь ничем нельзя. Ни время, ни расстояние… И надежды нет. Если раньше еще была какая-то надежда, то теперь, когда он такой искалеченный, – что ему светит с ней?书

– Псалтырников заметил его реакцию? – спросила Катя.

– Да. Мы все заметили. Не спрячешь уже.

– И он снова это не одобрил?

– Нет, не одобрил. Может быть, это цинично – но он реалист был. Гале всего двадцать восемь лет. У нее вся жизнь впереди. Она его любимая племянница. И он желал ей счастливой беззаботной жизни. А не проблем.

– Если мужчина в таком возрасте публично требует сатисфакции, – изрек Мамонтов, когда они покинули Царицу Савскую и вышли на воздух, в осенний сад, словно подожженный лучами заката, пылающий багрянцем и золотом. – Если такое происходит вдруг, то становится ясно, что дело не только в вопросах чести. Ясно, что взирают на все это действо со стороны чьи-то прекрасные глаза. Я, кстати, тоже сначала думал, что он был в тот вечер в театре с Меланьей, а оказалось… Ну надо же.

И в этот миг Катя увидела их – Гала и Циклоп медленно брели в сторону озера по дорожке, усыпанной палыми листьями. Гала что-то спрашивала. А Дроздов отвечал ей. Шел, хромая, приволакивая ногу. Большой и сильный, он казался в этот миг совершенно беззащитным. А Гала плыла, парила. Вскинула руки, поднимая вверх полы своего черного кардигана, словно крылья расправила – как галчонок, недавно научившийся летать.

– А теперь тряхнем Кузьму Поцелуева насчет его конфликтов с Псалтырниковым и насчет Меланьи с Филином, – безапелляционно объявил Клавдий Мамонтов. Ему, видимо, надоело беспрекословно подчиняться Катиным приказам, куда ходить и с кем беседовать. Они направились по дорожке к конюшням – в сгущающихся осенних сумерках. И в этот момент на пороге показался Макар. Снова одетый по-спортивному, снова взмокший от пота – молния олимпийки расстегнута, так что виден накачанный торс.

– Со всеми беседуете, кроме меня, – заявил он Кате. – Со всеми, только не со мной. Это вы специально? Тактика такая?

– Мы воспользовались вашим разрешением на сбор информации о ваших домашних, – Катя остановилась.

– Ну, так и обо мне соберите. Из первых рук, прошу, – Макар сделал приглашающий жест.

Катя направилась к двери спортзала, Мамонтов последовал за ней – словно ледокол среди айсбергов. Но когда Катя уже вошла внутрь, Макар оперся рукой о створку двери, преграждая Мамонтову путь, и глянул на него.

О, сколько всего может выразить мужской взгляд! Молния…

Мамонтов сразу повернул назад.

– Я позже машину сюда подгоню, – объявил он громко через плечо. – Мы уедем. Достаточно на сегодня.

Макар закрыл стеклянную дверь и повел Катю мимо силовых тренажеров в глубь спортзала.

– Утром бегаете, вечером здесь тренируетесь, – заметила притихшая Катя. – Целый день сплошной спорт, спорт…

– Не могу сидеть сложа руки. Загрузить хочется себя по максимуму, чтобы мысли в голову не лезли глупые, – Макар открыл дверь уютной комнаты, где стояли лишь вольтеровские кресла, круглый столик, на котором – чашки тонкого фарфора, сахарница. Маленькая чайная при спортзале – на подоконнике соковыжималка, кофеварка. И большой термос.

– Выпейте со мной чаю, – Макар церемонно усадил Катю в кресло, взял термос. – Я сам чай заварил.

Сам… в доме, где, возможно, отравитель…

Катя уловила исходящий от Макара запах алкоголя. И словно в ответ на это он объявил:

– Никаких добавок, никакого бренди. Только крепкий чай. Вам с сахаром?

– Нет, спасибо. Отличный чай, – Катя сразу попробовала: ритуалу угощения надо следовать без страха – в доме, где отравитель.

– Всех расспрашиваете, только не меня. Я ненавижу, когда меня игнорируют.

– Я вас не игнорирую. Мы с напарником делаем свою работу. Мы и с вашей женой уже побеседовали.

– А теперь поговорите со мной, – Макар сел напротив Кати. – Отвечу на любые ваши вопросы.

«Словно сам напрашивается, чтобы я задала ему тот самый вопрос – что он сказал отцу в последний вечер? Хочет, чтобы я спросила именно об этом? И что он ответит? Нет, пока рано, не время еще для такого вопроса – возможно, самого главного в этом деле», – решила Катя.

– Нам сказали, что ваш отец…

– Да? Что мой отец? – Макар пристально смотрел на Катю, подняв чайную чашку, словно бокал.

– Что у вашего отца была знакомая, некая Марина Ковалева, которая работала вместе с ним, а затем поселилась здесь, в доме.

– Не здесь. В Барвихе. Его любовница Марина.

– Она помогала вашему отцу ухаживать за вашей мамой?

– Помогала, – усмехнулся Макар. – Делала вид. Всю работу выполняли сиделки, медсестра. Это не как в моем раннем детстве, когда отец один крутился, за мамой ухаживал. Бабушка ему помогала, потом умерла. И он сам все делал. С работы прибегал, ей постель менял, перестилал. Стирал сам все. Мы тогда жили скромно. А потом стали жить хорошо, а затем все лучше и лучше. И он нанял маме целый штат сиделок. Мать моя была сумасшедшая. Меня даже не узнавала… Это я – причина ее безумия. У нее родовая горячка случилась – что-то вроде воспаления мозга – и на психику повлияло. Так что это я виноват.