Татьяна Степанова - Циклоп и нимфа

– А барыня ваша присутствовала на том представлении? – спросил Мамонтов.

– Нет, не приглашали ее. А Макар-то как был в золоте, в шубу голый завернулся и по снегу ушел домой под утро уже. Видела я его. Ушел, потому что знал – она бесится, по нему с ума дома сходит.

– Кто? Барыня? Меланья Андреевна? – тихо спросил Мамонтов.

– А то кто же, барин.

– Но затем он в особняк Корфа возвращался?

– Этого я не знаю, барин. Нас со двора попросили утром, как карнавал-то святочный угомонился.

– И давно Макар при барыне состоял? – спросил Пушкин-младший.

– Она его увидела в театре нашем, взяла к себе, еще когда барин старый, муж ее, жив был, но уже в параличе лежал. Макар вырос в труппе. И родители его были актеры, знала я их. Анета, мать его… Может, читали вы, господа хорошие, повесть господина писателя Герцена – «Сорока-воровка». Пронзительная вещь, так житье наше актерское описал он точно и со слезой. И все чистая правда. Это ведь про нас он написал. Как-то давно, при барине Скалинском, приезжал в имение, где театр наш играл, знаменитый актер Щепкин. На его глазах вся эта история разыгралась. И поведал он ее через несколько лет господину писателю. Анетой ее так и звали, барин, как в повести. Макара она родила от аманта своего, тоже актера, но барину нашему Скалинскому казалось, что его это сын. Поэтому он его отличал – учил в детстве, учителей ему нанял хороших. А когда Анета забеременела опять, и было ясно уже, что не барин тому виной, но амант ее пылкий, он его в солдаты отдал, разлучил их. А ее запер как холопку свою. И она родами умерла в горячке. И младенчик умер. Макар же остался сиротой при театре. Красотой он своей в нее, в Анету… и в отца, тот красавец, героев играл – Гектора, Ахилла. А она хорошая была актриса, редкая. Не завидовала я ей никогда, нет. Жалела ее всегда…

Она умолкла. Снег за окном валил густой пеленой.

Пушкин-младший открыл дверь и пригласил поручика Дроздовского назад в номер.

– Вынужден просить вас оставаться здесь, в своей комнате, до приезда полицмейстера. И не предпринимать опрометчивых попыток уехать, даже если распогодится, – объявил он сухо. – Рубашку вашу я изымаю как улику. И оружие. А у дверей снаружи оставляю караул.

Поручик Дроздовский снял пенсне.

– Когда все это закончится, господин мировой посредник, я пришлю к вам своих секундантов.

– Если до этого на каторгу не угодите за двойное убийство, – отрезал Пушкин-младший. – Ты, Лариса, забирай вещи свои и уходи отсюда сейчас же. Тебе нельзя здесь больше находиться.

Старуха-актриса заколыхалась, кутаясь в свою простыню, подхватила с пола корсет, юбку, тулуп. Маску золотую забыла.

Ее поднял с пола и вежливо подал ей Клавдий Мамонтов.

И в этот миг в дверь номера заглянул солдат пожарной команды, запыхавшийся и взволнованный, – из тех, кого Пушкин-младший дал в сопровождение горничной.

– Ваше высокоблагородие, пожалуйте сей же час в номер вернуться во флигель!

– Что там еще?

– Обстоятельства, доложу вам, чрезвычайные!

Меланья, вопреки ожиданиям Кати, не осталась в гостиной вместе с мужем, а вышла за Катей и Мамонтовым на террасу с панорамными окнами, подошла к Кате и, как Макар, легонько взяла ее за локоть, отводя к окну.

– Лишаев иногда не сдержан на язык, – сообщила она, наклоняясь к Кате, так что та ощутила аромат ее дорогих духов. – Но насчет характера Саввы Стальевича он прав, у моего свекра был непростой характер. Такой уж человек. Он служил государству. Он привык командовать. И порой допускал категоричность, возможно, даже деспотизм и в домашних делах. Но он был отходчив, он умел находить общий язык с самыми разными людьми. Даже с бедным нашим губернатором Чукотки. С Эдичкой. Тот и впрямь грозился однажды в чай свекру яда плеснуть, но вы сами, наверное, уже поняли, что он психически нездоров. Поэтому даже не знаю, как к этим его угрозам относиться.

– Мы все принимаем к сведению, – заверила Меланью Катя. – Это наша обязанность.

– Имел место еще один конфликт незадолго до смерти моего свекра.

– С кем?

– Помощник по хозяйству – Кузьма. Я, честно говоря, не понимала их отношений с Саввой. С одной стороны, Савва взял его к себе, дал работу, когда тот оказался на мели.

– Кузьма Поцелуев – поэт.

– Вы слышали о таком поэте? – Меланья усмехнулась. – Про Васю Обломова и Орлушу даже в Лондоне идет молва. А кто слышал Кузьму Поцелуева дальше тусовок в богадельне Тверского бульвара – МХАТе? Он порой там читает стихи насчет духовных скреп, когда зовут. Но большей частью побирается по спонсорам. Мне Савва о нем говорил – он на двух войнах успел побывать – на Первой Никчемной и на Второй Проплаченной. И Савва сказал мне: «Знаешь, какой у него позывной был? «Кассир». Потому что везде он умел прилепиться, присосаться к финансовым потокам, к кассе полковой». Ну а сейчас живительные источники иссякли. Кузьма остался не у дел. И Савва по доброте взял его к себе – вроде как «свой». Но он насмехался над ним постоянно.

– Насмехался?

– Савва его не уважал, – Меланья вздохнула. – И не давал себе труда это скрывать. А Кузьма бесился. Но при этом клянчил у моего свекра деньги на театральную постановку по своей поэме. А Савва поэму прочел и объявил, что это не стихи, а бездарная дрянь, хоть и патриотическая, имперская. И это втройне обидно. Поэтому он денег не даст. А Кузьма его мракобесом назвал и чинушей безмозглым. Трагикомедия здешних нравов… Дня за три до смерти Саввы они опять крупно поскандалили на конюшне. Савва начал с придирок по поводу болезни лошадей, а кончил тем, что снова стал высмеивать стихи Кузьмы. И тот взорвался. Пригрозил ему убийством.

– Ядом?

– Нет. Обещал его придушить, если тот вдруг еще посмеет являться на конюшню с оскорблениями. И швырнул в него что-то из сбруи тяжелое. Савва опешил сначала. Но он такой человек – ему порой резкий отпор нравился. Или он до крайности не хотел доводить. Кузьма все же хороший работник. Он же из деревни, так что все, что касается работы по хозяйству и на конюшне, с детства знает. И он здоровый, неприхотливый, работящий. Поэтому Савва тогда просто ушел с конюшни. Возможно, они позже с Кузьмой помирились. А возможно, и нет. Понимаете, о чем я? Кузьма все же воевал. А у этих наемников, у них психика со сдвигом, злопамятность и мстительность… Они же не просто так, они ведь людей убивали, иногда даже своих.

– Примем к сведению, – объявил за Катю Клавдий Мамонтов, который слышал все это, хотя Меланья обращалась напрямую к Кате.

– И еще вот что, – Меланья подумала секунду. – Фонду это тоже необходимо знать. Я утром получила сообщение от наших лондонских юристов. С ними связывался Гурский – это юрист Саввы, его поверенный в делах и нотариус. Он сказал, что Савва позвонил ему в мессенджере и просил приехать в Бронницы с документами на день рождения моего мужа. Но Гурский не смог – он болен, у него случился приступ подагры. Он только сейчас немного отошел. Поэтому он и не приехал.