Елена Басманова - Бомбейские чудовища

— Я и не собираюсь оповещать весь мир о новых видах разврата… Вам же, господин Чудин, советую держать рот на замке, и если борзописцы все же пронюхают, все отрицайте.

— Премного благодарен за советы, премного благодарен, — залебезил хозяин и тут же сурово прикрикнул: — Петр, неси из чулана тулуп да шапку или что там найдешь из рванины…

Петр, взяв у Еремея ключ, убежал.

Тернов остановился перед Сыромясовым. Тот по-прежнему, как истукан, сидел на стуле в совершенной прострации и на попытки следователя привлечь внимание не реагировал.

— Он в шоке, — заключил Павел Миронович. — Лев Милеевич, господин Лапочкин, сворачивайте протоколирование. Господин Чудин, распорядитесь, пусть подгонят извозчика во двор, к черному ходу, и удалите нежелательных свидетелей.

— Бегу, ваше высокоблагородие, бегу, — зачастил Чудин и принялся вытеснять зевак.

Минуты через две в номере появился Петр с одеждой для задержанного. Сыромясов не оказывал никакого сопротивления и покорно позволил запихнуть свои руки в рукава ватного пальто. Затем, с собачьим треухом на голове, влекомый безмолвными стражами, послушно двинулся к дверям.

— Берите узел, Лев Милеевич, — кивнул Лапочкину следователь. — Дело ясное. Чего-то подобного я от этого жирного флиртовца и ожидал.

— А я не ожидал, — возразил помощник вполголоса, — и ясного не вижу ничего. Сплошные загадки. Как Сыромясов проник в гостиницу? Почему оказался в постели с мужчиной? Зачем напялил медвежью морду? И куда девал свои модные пальто и шапку?

— А я все думаю о мертвеце, — признался Тернов, — о мещанине Трусове. И как такой громила мог со страху умереть в эротической игре? Неужели от слишком сильного экстаза?

Едва стихли шаги госпожи Май и Самсона, флиртовцы бросились к Треклесову.

— Господин Треклесов! Что все это значит? — возопил Синеоков. — Что с ней случилось? Что за чушь мы слушали?

— И почему я, превосходный переводчик, должен заниматься какими-то ветеринарами? — дрожащими руками Платонов в очередной раз поправил не желающее держаться на носу пенсне. — Какие брачные игры? Даже кошки еще о любви не думают. На дворе февраль! А не март! А вы что молчите, господин Братыкин? Где вы возьмете фотографии брачных игр?

— Нет, погодите, дайте мне сказать, — рыжий обозреватель растолкал сослуживцев и, едва ли не распластавшись грудью на столе перед Треклесовым, жарко зашептал: — Она сошла с ума! Доктор советовал ей лечиться! Да? Какие такие городские романсы я должен слушать? Эти слезливые примитивы? Это я, ценитель Моцарта и Мендельсона? Она спятила!

Рыбоглазый толстяк брезгливо поморщился, осторожно потянул из-под локтя возбужденного журналиста папочку со счетами. Всем своим видом коммерческий директор давал понять, что распоряжения владелицы «Флирта» обсуждению не подлежат. Но от него ждали ответа, и он начал что-то бормотать об искусной стратегии Ольги Леонардовны, о виртуозности, с которой она распределяет задания, о том, как трудно добиться целостности каждого номера, когда каждое разумное распоряжение наталкивается на капризы людей с повышенным самомнением, людей, не видящих дальше своего носа… А рост тиража? А конкуренция на рынке печатных услуг? А реклама?

От затянувшейся нравоучительной тирады Синеокову стало дурно, он промокнул со лба пот и униматься не желал.

— Не женщина, а форменный фельдфебель! У меня такое ощущение, будто меня изнасиловали.

Но Треклесов, считая, что его миссия по усмирению взбунтовавшихся сотрудников исчерпана, уже уткнулся в бумаги, и театральный обозреватель вынужден был искать единомышленника в стане творцов.

— Господин Мурин! Давайте ей вставим по первое число! Давайте решим нашу распрю по-мужски. Махнемся: я напишу о борцах, а вы — о синематографе!

— Мне все равно, — ответил репортер с досадой. — Я только не понял ее намеков. А ты, Фалалей?

— А я что! Я своим заданием доволен: конкурс красоты — по мне. Единственное, чего я не понял: как связаны порядок в вашем доме, Гаврила Кузьмич, и завтрашний ваш визит к Майше.

— Я и сам ни черта не понял. Но добра не жду. Пожалуй, надо сматывать удочки. Вы идете?

— Еще думаю, — фельетонист почесал бритый затылок, — ждать Самсона или нет? Ведь Майша не сказала, должен ли я продолжать его обучать.

— А раз не сказала, значит, не должен, — буркнул Мурыч, — так что беги бегом к своим красоткам.

— А что делать мне? — рядом с Фалалеем возник Братыкин. — Красоток снимать или к ветеринару тащиться?

— Вы, кажется, хотели драться на дуэли с господином Муриным, — хихикнул Фалалей. — Забыли?

— А? Что? — фотограф смотрел на фельетониста невидящим взором. — Меня одна мысль мучает. О «Бомбее», проходил мимо сегодня… Хотел с Майшей посоветоваться, а теперь…

— А теперь, брат, она любезничает с нашим красавчиком, он не тебе чета, — Фалалей хлопнул по плечу Братыкина. — Пошли выпьем. Мурыч, по чарке пропустим за мировую.

— Слушай, Фалалей, хоть ты нас не насилуй, — огрызнулся Мурин, — у меня дел невпроворот.

— Кстати, насчет насилия, — обрадовался фельетонист, — вспомнил замечательный анекдот. Сын спрашивает у отца: «Папа, а может ли бегущий мужчина изнасиловать бегущую женщину»? Отец отвечает: «Нет, сынок, женщина с поднятой юбкой бежит быстрее, чем мужчина со спущенными штанами».

Мурыч и Братыкин, уже в дверях, рассмеялись, а Фалалей, воспользовавшись занятостью конторщика Данилы, препиравшегося с обозревателями, отправился в буфетную, где квартировал подопечный стажер, и в ожидании Самсона приложился к графинчику с водкой. Закуски в буфете он не обнаружил, но успел пропустить еще рюмочку, прежде чем на пороге появился Шалопаев.

— Ну, брат, наконец-то, — затарахтел наставник, — одевайся быстрее и пошли на свободу. Чем тебя Майша так озадачила? На тебе лица нет! Неужели раскопала какое-нибудь конфиденциальное преступление по страсти? Выкладывай, от друга таиться нечего! Ты же знаешь: я могила! Меня любопытство снедает!

Самсон торопливо одевался, пропуская град вопросов мимо ушей.

— Или ты страдаешь по своей красавице? — озираясь на дверь, Фалалей снова приложился к графинчику. — Или уже забыл ее? Как ее зовут? Из памяти выскочило! Видно, когда тот поручик звезданул меня по лбу пистолетом, потеря памяти случилась…

Стажер нахмурился, но промолчал. Он уже сто раз пожалел, что когда-то проболтался другу-пустобреху о своей драгоценной Эльзе. Теперь он искренне надеялся, что Фалалей действительно забыл имя женщины, Эльзы Куприянской, вернее, Эльзы Шалопаевой, на поиски которой он, Самсон, и приехал в столицу из Казани, а совсем не для того, чтобы поступить в университет, как считали родители. Юноша досадовал на себя, что позавчера, в субботу, когда Мурин зазвал его в баню, слишком много рассказал репортеру, хоть тот не болтун, не будет трезвонить по всему Петербургу об Эльзе, под именем Жозефины де Пейрак побывавшей в фотоателье Лернера… Досадовал Самсон на себя, но и оправдывался: невозможно без помощи опытных людей распутать историю с исчезновением после тайного венчания возлюбленной супруги. Самому — провинциалу-чужаку в неизвестном городе — следов не найти. Даже за хвостик ниточки не ухватить… А Мурыч посочувствовал. И на том ему спасибо.