Моника Кристенсен - Убийца из прошлого

То, что сделали потом с церковью, для нас тоже важно. Пропало всё церковное убранство. Мы хотим, чтобы его вернули. И икона должна вернуться на своё место. Теперь она пропадает, наша церковь. Когда всё вернется, мы её восстановим. Чтобы нам было куда пойти. – Он повернулся и посмотрел на полицейского. – Ленсман обещал нам помочь вернуть икону. Мы на него полагаемся.

Ленсман тихо покачал головой – что он мог ответить?

– Это не так просто. В день, когда я покинул Харстад, на Шпицбергене угнали корабль. Харстадское отделение угледобывающей компании теперь под строгим надзором государственной полиции. Они и пальцем пошевелить не могут втайне от нацистов. Все письма перлюстрируются, радиосообщения прослушиваются. Угонщиков на борту ледокола захватили у Медвежьего острова. Они ждут суда. Дама, у которой я жил, боится, что почти всех приговорят к смертной казни. А кого не казнят, отправят в лагеря. Если кто-нибудь из нас проболтается о том, что компания могла нанять убийцу и помочь ему сбежать на север, эти сведения могут использовать как предлог для репрессий на шахтах Шпицбергена. Пока что мы ничего не предпринимаем. Но в «Стуре Ношке» чего-то ждут. Вероятно, эвакуации с архипелага. Возможно, после этого они смогут больше.

Двое мужчин ещё немного посидели молча. В лучах низкого закатного солнца пейзаж вокруг них пламенел жёлтым, красным и зелёным. «Наконец-то тишина», – подумал ленсман. Никто не обращался к нему на языке, который он предпочёл бы не слышать, никто не молотил кулаками по двери его кабинета, не тарахтели вонючие грузовики, колонны которых вытесняли с дороги всех остальных. Только далёкие крики птиц, комариный писк да шелест ветра в сухой листве.

– Твой лагерь где-то недалеко? Тебе ведь скоро уходить на зимние пастбища?

Миккель Сирма кивнул.

– А сам что будет делать?

Ленсман снова покачал головой.

– Не знаю. Здесь хорошо делать свою работу нельзя. Да меня здесь ничего и не держит. Не женат я. И, похоже, не буду. Может, стоит поискать место на юге.

– Есть у самого новости от вдовы?

– Короткое письмо. Живут они у её родителей на небольшой ферме. Ей вроде неплохо, сыну тоже. На следующий год пойдёт в школу, хотя он и маловат ещё. Но тогда ему хоть будет о чём думать. Так она пишет.

– Он видел отца, священника. С перерезанным горлом. Может статься, он теперь себя винит. Думает, несчастье потому случилось, что он отца оставил, а сам ко мне побежал. Но преступников он тоже ненавидит.

– Ну, один-то мёртв. Думаю, один из братьев застрелил другого. Вот мы какого человека разыскиваем. Холодного. Безжалостного. Расчётливого убийцу.

Но Миккель Сирма хотел и дальше говорить о сыне священника.

– Думает, что он в ответе. Ребёнок не должен учиться ненависти: когда он подрастёт, из ненависти может родиться жажда мести. Лучше будет, если дело как можно скорее разрешится – ради мальчика.

Ленсман принялся гадать, чего же саам от него хочет и зачем просил об этой встрече. Он знал Миккеля Сирму не один год, и никогда раньше тот так много не говорил. Саам как будто не надеялся увидеть его снова. Ленсману показалось, что они сидят и прощаются.

Он кивнул.

– Сделаю, что смогу. Но обстоятельства препятствуют следствию. Начальник полиции настроен против меня. Здесь, на севере, в государственной полиции скоро останется один хирд, мне перекроют все пути. Ты наверняка слыхал, что того австрийца, коменданта военного лагеря под Сванвиком, внезапно перевели в Польшу? Он плакал, когда мне об этом рассказывал. Думает, это потому, что он не справился с поимкой шпиона, и очень раздосадован.

– Слыхал.

– Теперь прибыл новый комендант, немец. Он не желает сотрудничать с норвежской полицией. Высокомерный хмырь, считающий, что якшаться с норвежцами ниже его достоинства. Никаких дел с местным населением он иметь не желает, разве что творить расправу над теми, кто ещё здесь остался. Каждый день новые аресты и казни.

А я уже сомневаюсь в том, что он существует, этот партизан. Разве может один человек всё время перемещаться, то и дело переходя через границу, да ещё каждый день радировать русским и союзникам? Особенно сейчас, когда полным ходом идёт кампания на Восточном фронте? Незаметно приходить и уходить, да ещё и выполнять задания? Нет, это наверняка разные люди.

– Ленсман так думает?

– Да.

Солнце опустилось, небо с нависшими облаками окрасилось алым и золотым. Пора уходить, но сказано было ещё не всё.

– А знает ли ленсман, что Сирма – это не фамилия, а прозвище такое? Зовут-то меня Борицын, но, похоже, никто этого больше не помнит. Если хочет, ленсман может по-прежнему звать меня Миккель. Мои-то меня теперь зовут просто Сирма.

Он удивлённо посмотрел на саама, обескураженный тем, какое направление принял разговор.

– Ленсман, наверное, не знает, что значит «Сирма» на нашем языке?

– Нет. И что же?

– Серый волк.

– Так серые-то лапы везде прокрадутся?

– Как тени ввечеру.

– Ты?

Миккель Сирма кивнул.

– Как не боишься? А что семья? Они же всегда с тобой?

– А не замечал ли ленсман, что нас, скольтов, и не видит никто толком? Невидимки мы. Бывает, и нас останавливают. И стоянки досматривают. Только мы им, немцам, противны. Они нас за людей не считают, а так, за тварей неразумных. Звери границу переходят – кто будет смотреть? Оленьи стада по своим тропам кочуют – кому дело есть?

Миккель Сирма улыбнулся своим мыслям, потом посмотрел прямо на ленсмана.

– Если б ленсмана арестовывать пришли, нашлось бы у него в кабинете такое, чему лучше бы не находиться?

Ленсмана кольнул страх.

– А придут? За мной?

Саам отвёл глаза.

– Но почему? – У ленсмана закружилась голова. – А скоро?

– Сегодня вечером ленсману не помешает дома прибраться – мало ли что. Есть ли у него ценности, которые он хотел бы на время спрятать? Мы тут о всяком говорили, так нет ли чего по этому делу?

Ленсман подумал о жёлтой картонной папке с рисунками, набросками и заметками обо всём, что сам видел и слышал от свидетелей. О рапортах, которые он писал официально, и о тех, что составлял для себя.

– Немного. Есть одна папка. Может, она пригодится тому, кто продолжит следствие. А не сжечь ли мне всё? Или спрятать сможешь? Только, если её у тебя найдут, и ты, и семья окажетесь в большой опасности.

Миккель Сирма поднялся.

– Я ж сказал: никто скольтов не видит. Мы приходим и уходим, никому и дела нет. А ленсману надо поторапливаться. И так уже засиделись. Папку пусть положит на кухонный стол. Я её ночью заберу. И лучше нам больше пока не видеться.

Двое мужчин ещё постояли в сумерках, глядя друг на друга. Потом молча развернулись, и каждый пошёл своей дорогой. Один скрылся за церковью, а другой стал медленно спускаться к дороге.