Моника Кристенсен - Угольная крошка

Сегодня он не стал ей отвечать, как обычно делал, что должен лечь пораньше, потому что ему в отличие от его милой женушки завтра рано вставать. Зазвонил мобильный. На звонке стояла приятная абстрактная мелодия, по которой телефон практически невозможно было локализовать в пространстве. Как обычно, звонивший сдался как раз в тот момент, когда Люнд Хаген наконец-то отыскал мобильный под диванной подушкой. Определитель номера сообщил, что с ним хотел поговорить Ян Мелум.

– Ян? Как там дела с этим парнем? Он сказал что-нибудь о дочери?

– Нет, он ничего не сказал и, если верить врачу, не сможет сказать еще долго. Они держат его в искусственной коме.

– Хм, – на том конце провода стало тихо. – А что по месту происшествия?

– Пока ничего. К сожалению, реконструировать что-либо по следам на земле будет непросто. Пожарные и медики хорошенько потоптались и проехались по всему месту преступления, машины залило пеной, снег растаял. К тому же к концу пожара на парковке собралось человек двадцать, хотя большинство прибежали позже.

– Ты сказал «место преступления»?

– Да, ты не ослышался, – теперь пришел черед Мелума взять паузу. – У меня есть какое-то предчувствие. Что-то, что настораживает. Да, кстати, пришлешь нам криминалиста?

Люнд Хаген вздохнул:

– Нам чертовски не хватает людей. Я посмотрю, что я могу сделать. Не хочется посылать к вам людей, совсем неопытных. С тамошним народом надо потерпеливее.

Голос Люнда Хагена заглушил звон чашек, которые он убирал в посудомойку.

– Что ты сказал?

– Я сказал, что, возможно, приеду сам.

Он зашел на кухню, чтобы иметь возможность поговорить спокойно. Но жена все равно его услышала:

– Нет, Юнас. Ты никак не можешь сейчас уехать, – крикнула она из гостиной. – Мы же обещали моей сестре…

– От такого предложения грех отказываться. Кстати, нынче ночью сюда из Тромсё вылетает медицинский борт. Не знаю, правда, летит ли что-либо подходящее в ближайшее время из Осло. Было бы здорово, если бы ты прибыл как можно скорее, в течение нескольких часов. Местной полиции не хватает сотрудников, они не успевают изучить все сообщения касательно пропавшего ребенка. Да, а еще тут собачий холод. Одевайся потеплее.

Пятница 23 февраля 16.30

Весь мир ее был – три стены и гора. Несколько ящиков, стол и лавка. Но освещенная комната казалась безопасной. Тени жались по углам, совсем не страшные, мягкие и ласковые. Она слопала все шоколадное печенье, что лежало на скамье. И теперь ей немного хотелось пить, но пить было нечего.

Скорее бы папа вернулся. Она думала об обещанной вылазке за город и о снегоходе, на котором они поедут. Элла не боялась садиться на него, когда за рулем был папа. Тогда он сажал ее перед собой и крепко обхватывал руками, одновременно держась за руль. Как-то раз он даже дал ей порулить. Но поворачивать снегоход было тяжело, поэтому она могла рулить, лишь когда они ехали прямо по лыжне. Элла раздумывала, не надеть ли ей комбинезон. Она начала мерзнуть. К тому же ей хотелось подготовиться к возвращению отца.

За стенами бытовки был тоннель. Она приоткрыла дверь и осторожно высунулась. Но снаружи была непроглядная темень и странный запах. В комнате, напротив, пахло хорошо. Она понюхала упаковку из-под съеденного печенья. Вот бы еще немного. Элла почувствовала, что голодна. Но больше всего ей сейчас хотелось пить.

Первая свечка уже успела догореть, и она вставила новую, как научил папа. Она посмотрела на его часы, лежащие на столе. Длинная стрелка двигалась по кругу и до двенадцати еще не дошла. А короткая указывала на семь. Или на восемь? Да, все же ближе к восьми. Но что сказал папа про то, когда вернется? Она точно помнила, что длинная стрелка должна стоять на двенадцати. И она уже почти там.

Но тоннель был пуст. Элла начала напевать песенку, которую они учили в садике перед Рождеством: «Зажги свечу, пусть горит она ради всех детей на земле…» Но голос ее дрожал, и она только расстроилась. На самом деле ей не хотелось никаких поездок за город. Она хотела домой, к маме. Сидеть на кухне, кушать бутерброд с вареньем и запивать его молоком. Но об этом думать не стоит, потому что тогда ей становится страшно.

В мастерской Юлениссе оказалось очень скучно. Инструменты, что висели на стенах, были очень старыми и неказистыми. Интересно, почему он не раздобудет себе что-нибудь посимпатичнее, он ведь так много подарков всем дарит на Рождество. Странно это. Когда папа вернется, она расскажет ему про Калле из садика, который говорит, что про Юлениссе – это все вранье. Но если так, то кто же здесь тогда живет?

Элла осторожно подошла к лавке и заглянула в тень. Что если там спрятана бутылка газировки? Желательно «Соло». Ей нравилось «Соло», потому что в нем так много пузырьков. Если бутылку потрясти, то можно залить всю комнату. И тогда папа рассердится. Но она не желала больше об этом думать. К тому же никакого питья на скамейке не нашлось.

– Блин, – произнесла она про себя. – Блинский блин. Жопа.

Но она знала, что так говорить нехорошо, ей это сказали в детсаду. У Ингрид в таких случаях глаза становились грустными-прегрустными, и она гладила ее по голове. И тогда Элле тоже становилось грустно, так что слезы катились сами по себе.

Но непоправимое уже случилось. Тени по углам сгустились и сделались еще чернее. И тогда она поняла, что там, в темном углу, притаился зверь. Невидимый, он шипел на нее. Может, это кот? Большой черный кот с блестящими глазами и длинными когтями. Такой же, как тот, что поцарапал ее, когда она гостила у бабушки в домике у моря. «А ну, брысь, негодник!» – сказала бабушка. И кот убежал. Но оглянулся, прежде чем исчезнуть, и она запомнила его глаза. Он сощурил их недобро, будто ухмыляясь и думая: «Ну, погоди, я еще вернусь, когда бабушки не будет рядом».

Но в углу было тихо. Элла стояла, не шелохнувшись и почти не дыша, но так ничего и не услышала. Кот сделался невидимкой.

Ей стало очень страшно, и она снова запела: «…и если все поверят, то сбудется мечта…» Когда она пропела все три куплета, мыча там, где забывала слова, тени снова смягчились, а зверь стал крохотным и неопасным.

Пламя свечи на столе затрепыхалось. Эта свеча тоже вот-вот должна была догореть, но Элла обнаружила много огарков в коробке на скамье. Она достала тот, что подлинее, чрезвычайно довольная собой. Папа ее похвалит. Но что же он все не идет? Он ведь сказал, что уходит ненадолго. Элла легла на лавку и укрылась комбинезоном. Если ей удастся заснуть, то время пройдет быстрее, и папа разбудит ее, когда вернется. Скорее бы. Она встанет, потирая глаза, и скажет: «Привет, папочка. Ты уже вернулся?» И папа будет ласковым, и от него не будет дурно пахнуть, и он скажет ей: «Да, доченька, я вернулся. И раз ты такая молодец, то завтра мы купим тебе щенка».