Виктория Платова - Увидимся в темноте

– Не обидел тебя, дорогая?

– Все нормально. Пострижешь меня?

– Так ведь уже постриг.

– Нет. Как ее бы постриг, если бы руки дотянулись.

– Точно все нормально?

– Да.

При Бесики она не может позволить себе расплакаться, заорать, вспороть обшивку профессионального кресла филировочными ножницами. Ни при ком не может. Ничего. Никакими предметами. Потому что Катя – образец рассудительности. Королева иронии и самоиронии и отрекаться от престола не собирается. Именно в качестве августейшей особы она собирается встретиться со старинным дружком Брагина – Лехой Грунюшкиным. Леха – тот еще прохвост и сводник. Пшют, фат, ферт, хлыщ, пижон. Но только таких, видимо, берут сейчас в продюсеры. О человеческой глубине Грунюшкина и говорить не приходится: в этот колодец и ведра не забросишь – проскребет по сухому дну, и все. А звона на весь Северо-Запад.

Катя почти уверена – именно Грунюшкин свел Брагина и Дарси: очевидно, устал смотреть, как Брагин мучается в браке. Подпихнул их друг к другу, устроил приятеля на мутную должность «консультант телепроекта» – а там уж как кривая вывезет. Катя еще не придумала, что скажет Грунюшкину (что бы ни сказала – все равно останется для него «свихнувшейся бабой»), но тут главное начать.

А там уж как кривая вывезет.

Впрочем, звонить Грунюшкину и унижаться перед ним не пришлось: Девчонка зачекинилась в районе площади Колумба на Манхэттене и на весь фейсбук объявила, что собирается пересечь Америку автостопом – с востока на запад, чтобы впоследствии осесть в Лос-Анджелесе и начать строить сценарную карьеру в Голливуде. Вдруг получится. Пока-пока, дорогие френды, до новых репортажей с колес.

В любом другом исполнении это выглядело бы дичью. Идиотской мечтой инфантилки о покорении Америки, над которой можно только похихикать. Но с Дарси все по-другому. Три тысячи двести семнадцать лайков. Сто пятьдесят три репоста.

«Если она захочет – все будет, как она захочет».

Универсальная формула.

Нет, Кате не стало легче после отъезда из страны молодого сценарного дарования. И дело было уже не в том, существовал ли роман в действительности или оказался плодом ее больного воображения. А в том, что Брагин был знаком с Дарси. И Дарси изменила его навсегда.

Настолько, что они больше не спят вместе. Изменившийся Брагин вылез из их общей с Катей икеевской могилы – с одинаковыми прикроватными тумбочками и одинаковыми ночниками с мультяшными жирафами на абажурах – и перебрался в гостиную. Объясняет это валом работы: дела, мол, идут косяком, одно другого сложнее. Вот и приходится зарываться в них по горло, уходить из дома рано, а возвращаться за полночь. И было бы самым настоящим вероломством не давать Кате выспаться толком.

Катя рисует ироничный смайлик – пальцем в воздухе.

Пусть так. Работа и прочее.

Это больше не волнует Катю. Ее волнует плач за стеной. За пять лет первые внятные звуки, оттуда донесшиеся. Иногда, правда, случалась тихая музыка, и про нее можно было сказать лишь одно: это – музыка. Однажды кто-то воспользовался дрелью. Но экзекуция дольше десяти минут не продлилась. И вот теперь – плач. Тихий и жалобный, а иногда – громкий и требовательный, так сразу и не понять его природу. Поначалу (очень недолго) Кате казалось, что плачет ребенок. Младенец. Худший из всех возможных вариантов, он лишь подчеркивает немоту их с Брагиным дома. Его стылый арктический холод, который с трудом переносят близнецы-жирафы на ночниках. А супруги Брагины ничего, держатся.

Привыкли.

Нет, это был не ребенок. Кошка или кот.

Справедливости ради, животное мяукало не постоянно, иногда надолго затихало, и Катя благополучно забывала о нем. А потом посреди немоты и арктического холода снова начинался плач: кошка или кот жаловались на что-то, разрывали Катино и без того израненное сердце.

Последняя по времени ночь оказалась самой тяжелой. И даже не из-за мяуканья за стеной (на этот раз оно звучало тише, чем обычно), а из-за какой-то неизбывной тяжести в груди, предчувствия чего-то дурного. Непонятно только, с кем оно должно произойти – с Катей, Брагиным или со всем человечеством: вдруг таки не удержатся крупные геополитические игроки, и кто-то из них метнет прицельно ядерную бомбу.

Нет. Это частная история.

И главные роли в ней не обязательно должны играть Брагин или Катя. Дарси она тоже подойдет, путешествующей автостопом по Америке. Просто села бедняжка не в ту машину, а потом случился поворот не туда, и страшная хижина, затерянная в лесах Айдахо или Вайоминга, – и сценарной сказочке конец. Нет-нет, она желает Дарси только добра. Пусть спасется в самый последний момент, даже не подозревая, что спаслась.

Как в кино.

Оставаться в спальне, в одиночестве, нельзя.

Брагин проснулся сразу – стоило ей присесть на краешек дивана. И Брагин проснулся нежным: она уже и забыла, что это такое – нежный Брагин. Он успел обнять ее и покачать на руках (Катя даже не сопротивлялась этому), и они успели поговорить о кошке за стеной и о том, что хорошо бы навестить квартиру в соседнем подъезде и выяснить, что на самом деле происходит. И о завтраках в соседнем кафе – почему бы не возобновить эту забытую практику? И еще о каких-то мелких мелочах, навылет прошивающих семейную жизнь. Может быть, все еще наладится , – безвольно подумала она. А потом позвонил кто-то из оперов, кажется, Гриша Вяткин – с очередным самым сложным в мире делом, и Брагин немедленно засобирался на место происшествия.

А потом Катя услышала имя – Джанго. Как Джанго Рейнхардт, джазовый гитарист, но это не гитарист. Новый сотрудник, женщина. Брагин говорил о Джанго нехотя, как будто заранее в чем-то извиняясь, и при этом сразу сделался несчастным. Уж не Катя ли тому причиной?

Скорее всего.

Катя громко захлопнула дверь за уходящим Брагиным и спустя пару секунд осторожно приоткрыла ее – и услышала, как этажом ниже он с кем-то говорит по телефону: не совсем шепотом, но тихо или, скорее, интимно, чтобы не дай бог…

что?

Пошел ты к черту, Брагин.

И все твои будущие женщины, плодородные, черноземные и молочные внутри. Томящиеся в ожидании семени. Они тоже пусть идут.

Начало дня оказалось безнадежно испорченным, и оставаться в квартире было невмоготу, и поэтому Катя решила, что до работы успеет позавтракать. Спокойно посидеть где-нибудь в глубоко интеллигентной забегаловке – в какой угодно, потому что главная прелесть питерских забегаловок, кофеен, пончиковых и пышечных состоит в их названиях, а завтраки везде одинаковые. Ну, почти.

Она в очередной раз мельком пожалела, что так скоропостижно закрылись «Слоны и Пряники», то самое «соседнее кафе», а может, и хорошо, что закрылось. И их с Брагиным отношения пусть тоже закроются побыстрее.