Юлий Лурье - Встречное движение [Психологический детектив]

…Я на некоторое время, словно Наташа Ростова, влюбился в князя, изменив своему прежнему идеалу, изменив даже не осознанно, а как переводят взгляд с одного человека на другого. Но Сарычев это заметил, и… разочаровался во мне. Внешне почти никак этого не проявляя, он просто перестал замечать меня. А ведь я был всего лишь мальчиком, неужели Сарычеву не хватало мальчика, который бы им восхищался?!.

…Из ресторана уходили раскрасневшиеся, благодушные; дворники поливали мостовую; около метро уже не было конной милиции; машину Иваша отпустил, потому что не считал возможным… взяли такси; и тут внезапная встреча — знаменитый автор басен и стихов для детей в обнимку с известным джазовым композитором, а также Василием Тверским — все трое навеселе — по пути к своему трофейному лимузину увидели старых знакомых: б-ба! — и снова к машине… Поэт расположился на радиаторе, «опель» тронулся, милиционер гневно глянул, признал болтающиеся длинные ноги поэта, взял под козырек да так и держал, пока я видел его в заднем стекле такси.

Меня удивило, что прославленный поэт приветствовал не Сарычева или Ивашу, а моего отца, самого незнаменитого во всей компании… И то, что папа в ответ только кивнул, мол, вижу — слышу.

Но еще больше меня удивило другое папино знакомство. Однажды утром мы отправились с ним в поликлинику, шли по улице Горького мимо магазина «Советское шампанское», и я обратил внимание на человека, сидевшего на приступке витрины в ожидании открытия. Витые, как веревки, морщины пересекали все его лицо, словно скрывали, да не в силах были скрыть пронзающие маленькие глазки… маленькие чердачные окошечки в огромном доме черепа… остальное мельком: нездоровое брюшко, скомканный пиджак, жеваная рубашка, седая щетина на щеках… Покорные привычной дрожи руки его цеплялись за грязноватые, неглаженые брюки, но взгляд, преодолевший людей и пространство, был редким единством достоинства и презрения. Теперь я осмеливаюсь сказать — этот человек был похож на опустившегося дьявола…

Ведомый за руку папой, я обернулся, запнулся в движении, папа спросил, в чем дело, тоже обернулся, встретился взглядом. Отвернуться было поздно, хотя, я в этом уверен, папа предпочел бы избежать встречи.

Человек смотрел на папу, но готов был, если его не узнают, тоже не узнать: он не таился, не стыдился ни своего вида, ни того, что ждал открытия магазина с явной целью опохмелиться… Папа нашел в своем арсенале дружескую улыбку, на мгновенье задержался, решая, можно ли ограничиться приветствием издалека, и уже в следующий миг мы направились к этому пьянице, который вначале даже не соизволил подняться нам навстречу. Мы подошли вплотную, и лишь тогда, миновав протянутую ему руку, он встал и обнял папу, обнял меня, снова сел и жестом пригласил нас присесть рядом.

Могу себе представить, чего стоило моему отцу это сидение на виду у всех на приступке витрины, — и тем не менее в папином взгляде, в его словах, обращенных к пьянице, были нежность и сожаление…

Ах, Боже мой, подумать только: мой отец жалел ЕГО?!

Недолгий разговор состоял в основном из имен неизвестных мне людей, называемых с вопросительной интонацией.

— Всех сжег? — словно подводя итог, спросил этот человек и, отметив смущение моего папы, снисходительно посоветовал: — и меня сожги!

Папа протестующе воздел руки, однако смолчал, из чего пьяница сделал вывод, что его совет запоздал.

— И сам не пиши! — с нарастающим, едва сдерживаемым презрением, — и не читай! Прими обет: за день ни строчки!

Папа восторженно рассмеялся, и это смягчило «опустившегося дьявола», который, мгновение назад лишившись читателя, обрел хотя бы благодарного слушателя…

…Я был не настолько мал, чтобы подумать, что папа сжег каких-то людей, но в том, что что-то было сожжено, не усомнился. Тем не менее папа соврал, когда смущением своим дал понять, что сжег, — он сохранил книги почти всех, за что и поплатился… особенно за дарственные надписи. Но если так, если за мгновение до открытия винного магазина на углу улицы Горького и проезда МХАТа, при случайной и, может быть, последней в этой жизни встрече не осмелился сказать он столь естественную и достойную правду человеку, которого знал с юности, с той еще жизни, в которой честь всегда была выше чувства самосохранения, предпочтя незаслуженный позор, то… как же он оскорбил и его, и себя, конечно…

Ему ли судить меня теперь.

Тут издалека, сквозь шум улицы донесся бой курантов на Спасской башне. Пьяница медленно поднялся, направился к дверям магазина и стал стучать в стекло костяшками пальцев, звонкими, твердыми, желтыми… Папа, брошенный приятелем, не знал, продолжать ли разговор или путь в поликлинику, но в этот момент из-за угла выскочил нелепо бегущий человек в ковбойке, открывавшей волосатую грудь, худой, даже тощий, с морщинами одна к другой, как в шлеме танкиста, с крючковатым скошенным присмаркивающим носом, небритый, в скособоченных туфлях, в развевающихся вокруг тонких ног брюках… Он хрипло что-то кричал; на ходу, одной рукой, словно задел, обнял папу и бросился к своему сотоварищу… Тот, не обращая внимания на приятеля, как дятел, раздраженно и упорно барабанил в зеркальную дверь…

Дверь не открывали. Человек с крючковатым носом обернулся к папе с улыбкой возмущения. С улыбкой возмущения — это я подчеркиваю — и предложил выпить вместе. Что оставалось делать бедному моему папе? Признать, что он теперь и… не пьет? Что даже в сновидениях не напоминают ему о себе Одесса, плетеные корзины с бессарабским вином, ветреный берег, летящие юбки, Юрик, Пава, Мойша, читающие Ольге, Галине, Алисе свои, чужие и даже его стихи, которые он и вправду, женившись, сжег?..

Ничем не выдав своего смущения, но и не выпуская моей руки из своей, папа направился к дверям магазина, и, увидев его, хорошо одетого, барственного, швейцар-садист открыл дверь…

Они пили шампанское в углу магазина, где тогда был «стоячок», пили жадно… Босяк заказал четыре бокала, папа вздрогнул, но сказал:

— Один глоток!

Так впервые я ощутил горечь и гордыню шампанского.

…Что ж, что ж, может быть, и мне теперь утверждать, что пил я в дружеской компании с теми, чьи книги ныне в таком почете? Что встречался, ссужал деньгами и даже успел к выносу тела?! Раньше и до недавних пор мне казалось, что мой отец ради спокойной жизни отказался от своей судьбы, которая мне представлялась единой для всего того круга, в который он недолго входил: они были вместе и были бы вместе, если бы он не отделился… И только сейчас, когда я сижу за пишущей машинкой и скачу прочь от себя, а тень отца, именуемая генами, накрывает меня, не позволяя вырваться из предопределенной бездарности, только сейчас я понимаю, что он был рядом, пил из одной чаши то же вино и все же был не с ними, потому что им был дан Божий дар — предложено бессмертие…