Юлий Лурье - Встречное движение [Психологический детектив]

Чтобы как-то успокоить себя, Дмитрий Борисович осторожно, словно пинцетом, указательным и большим пальцами снял с лифа Верочкиного платья несколько икринок и улыбнулся ей по-отцовски, обещающей расправу дома улыбкой. После чего решительно направился к Ерофеевым. Думаю, если бы он дошел до Иваши, то наверняка стал бы отряхивать следы перхоти с воротника его пиджака, даже если таковой не отыскалось бы…

Нет, теперь я уверен, не так уж далеки мы с ним были, как ему виделось тогда…

Верочка осталась одна, нежная — как бывает нежна только много плачущая женщина, изящная, Сарычевым на один выход сконструированная…

Вряд ли она сознавала себя Золушкой до того мгновения, когда мужественный, чем он и отличался от сказочных, принц в форме военного летчика, чином не высокий, но здесь присутствующий, что означало многое, строго и прямо глядя на нее, прошел мимо, замедлил шаг, вернулся, остановился, улыбнулся открытой улыбкой любимца и склонил голову, приглашая на вальс..

Сарычев до Иваши не дошел. Прозелит в изучении земных эклиптик, он не придал значения тому, что для каждого гостя — не только для него с Верочкой — места были заранее определены и путешествия между кремлевскими залами реальны были лишь теоретически… Задуматься бы ему, отчего притяжение между людьми, столь явственно ощутимое за домашним столом, оказалось тут равным нулю, если вообще не отталкиванию?! Свойство ли это, присущее человеку в толпе, или именно здесь не действовали общие законы? А только свои — законы места?!

Короче говоря, Сарычева остановили незнакомые, невоенные люди, заговорили, извинились, сопроводили обратно… Должно быть, излишне целенаправленно он шел туда, куда без зова и сопровождения можно было добраться лишь танцуя, то есть вдвоем… Как ни странно, со своим позором Сарычев быстро смирился и не себя ругал за опрометчивость, а… Ивашу…

Тем временем летчик молча кружил Верочку, уверенно держа руку на талии, другой же рукой он едва касался ее руки, умышленно сохраняя неуловимую чувственную дистанцию… и так тур за туром — только раз усмехнулся, когда поймал на себе взгляд Маршала…

Какой-то человек с усталым лицом закадычного друга подошел, воспользовавшись паузой, и тут Верочка впервые услышала голос летчика, звонко и вызывающе сказавшего, что дама занята и будет танцевать до утра только с ним!

Человек ушел, всем своим видом обещая не забыть и вернуться… Летчик улыбнулся Верочке и протянул ей открытую ладонь. Он знал, что ему простится, а что — нет, потому отважно играл ту роль, за которую был любим: вытворял чудеса в воздухе, доводил до отчаяния начальство, приобретал романтический ореол в любовных приключениях. Той же ролью предписывалось ему скорей разбиться, чем сорваться… Ролью, а не судьбой…

— Дмитрий Борисович, — слабо, со страхом подумала Верочка и подняла пальцы к глазам, собираясь отыскать мужа, но в протянутой руке, холодя ее, уже запотевал овалами бокал шампанского…

Почему-то она не посмела сказать, что ей нельзя пить холодное, непременно оставляющее налеты в горле. Они звонко чокнулись.

Сарычев, вернувшись на прежнее, единственное для него предназначенное место, даже обрадовался, не обнаружив там Верочки, поскольку это избавляло его от объяснения той жалкой роли, в которой он неожиданно для себя оказался. Однако, отыскивая Верочку среди танцующих, он сначала был поражен и лишь потом раздосадован, увидев КРАСАВИЦУ (по канонам тех лет — «Машеньку») и узнав в ней свою жену.

Меж тем летчик, первым чувствуя излет вечера, назначил Верочке свидание в Тушино, обещая покатать на истребителе.

— У вас когда-нибудь перехватывало дыхание — и только небо, а земля уносится прочь, и нет сил как хорошо? — спросил он без пауз, на одном вдохе.

Верочка отрицательно покачала головой.

— Вы не любили?! — закричал он.

Он закричал, однако Верочка не смутилась.

И почему-то отрицательно покачала головой, хотя всю жизнь, как ей казалось, любила Сарычева.

Вечер и танцы продолжались, когда внезапно летчик ушел от нее. Почему?

Вернее, для чего?

Чтобы Верочка искала его, чтобы научилась узнавать среди прочих военных, чтобы ревновала, хотя и без повода… Он ни с кем не танцевал, сидел Печориным, пил с Маршалом, небрежно разговаривал со значительным штатским и, покидая зал, истребительным взглядом сошелся с Верочкиным во фронт и, погасив ее глаза, исчез с бала…

Ах, как хотелось Золушке побежать вслед за Принцем…

— Сегодня ты очень прилично выглядишь! — сказал Сарычев, возвращая ее на цепь…

Она была обречена и чувствовала это каждой своей клеточкой и все же сопротивлялась, попросила Сарычева принести мороженое, что казалось ей ловким обманом: уже схватив ангину, она теперь принимала ее вроде бы из рук Сарычева…

О, как лжива и очаровательна была она, как плела на ходу, освобождая дни и вечера, поливая цветы на окнах, смущаясь до слез каждой тучкой…

Бедный «Сокол»! Он боролся с женщиной, как с врагом, и проигрывал лишь потому, что не мог предположить в ней друга: она была благодарна ему, готова на все, лишь бы он ее взял, лучше насильно, главное — быстрее…

Он же, профессионал, свой визит затянул.

…Как ни странно, обошлось без ангины, и лишенная обычной для хвори суеты, Верочка, изнывая от ожидания, постепенно убедила себя в том, что бал — игра воображения и только…

В конце января под окнами остановилась зеленая «Победа»; я отпрянул от окна; еще оставалась надежда, что «Сокол» не к нам, но раздался звонок в дверь, и я бросился в ближайшую комнату — спальню, открыл шкаф, спрятался.

Халатики, платья, ночные сорочки касались меня со всех сторон, они не просто обступали — задевали, раздражали, и мне хотелось схватить себя и укусить до боли, до крови, будто я — нечто чуждое мне…

Бормоча одно только слово: — Господи, Господи, Господи, — Верочка схватила заранее приготовленную сумку с обувью в починку, чтобы скрыть от Сарычева полет в небо, бросилась к выходу, спохватилась, что неодета, бесстыдно улыбнулась летчику, распахнула шкаф, наткнулась рукой на меня, расплакалась, отказалась ехать, однако меня не выдала…

«Сокол», ощутивший живое тепло во всех распадающихся частях: халате, комнатных туфлях с болтающимися помпонами, руках, волосах, — настаивал, озирался, тянул на оперативный простор, а ведь, казалось бы, мог воспользоваться ее мнимым одиночеством…

Верочка и знать не знала, что, оберегая, губит ее территория Сарычева.

«Сокол» не отставал, он детально объяснял ей, как они будут кружить, как совершат посадку на Воробьевых горах… у санатория в Подлипках… на пляже в Серебряном Бору…

И тут она испугалась.

— Нет, — это было уже упрямое «нет», — я не хочу ТУДА!