Юлий Лурье - Встречное движение [Психологический детектив]

Она молча кивнула.

— Интересно, как же вам удалось запомнить, что последний раз видели Игоря именно в этот день? — спросил Макасеев.

— Я собиралась в аэропорт, муж прилетал на Новый год… тут внезапно, без звонка, Игорь… — Стелла усмехнулась, — как вы понимаете, такие ситуации долго помнишь…

— Понимаю, — прищурился следователь, — еще как понимаю…

В этот момент ему уже казалось, что дело практически раскрыто и остается только расставить по местам мелкие детали: бросивший работу, опустившийся Игорь норовит вновь пройти по тому же кругу: без звонка он является к Стелле и сразу видит, что пришел не вовремя, она пытается выпроводить его, он — назло — не уходит и даже начинает шантажировать ее прошлым, которое она наверняка скрывала от мужа да и сама постаралась забыть. Надеясь оттянуть разоблачение или по крайней мере не столкнуть мужа и Игоря лбами, она предлагает немедленно отправиться с Игорем на дачу. Тайно. Никто не знает. Никто. Она отдается бывшему своему любовнику и только тогда осознает, что этим дело не ограничится и что Игорь будет и в дальнейшем приходить за данью… И тогда она решает… вернее, решается…

— Ну и как, встретили мужа? — спросил Макасеев.

— Да…

— А на сколько часов самолет запоздал?

Она ничего не ответила, покачала головой.

— Значит, спешили, — повторил Макасеев, — и все-таки в этот день, или, если угодно, ночь, у вас с ним… Что у вас с ним было?!

— Ничего! — она резко поднялась.

— Садитесь! — сказал Макасеев. — Я вас не отпускал.

Она продолжала стоять.

— Ничего так ничего, — дразня ее, повторил он, — и куда запропастился Игорь, тоже не знаете… Ладно, тогда напоследок одна маленькая формальность, — он открыл перед ней дело на заранее заложенной закладкой странице — фотографиях трупа на пляже номер три, — скажите, знаете ли вы этого человека?

Мельком она взглянула на фотографии и тут же отвела взгляд, в глазах ее был ужас.

— Ну же, узнаете?! — подсказывал Макасеев, — узнаете?!

— Нет! — выкрикнула Стелла и… выбежала из кабинета. Макасеев ее не удерживал…

В Вороново нас отвезли на персональной Чеховского. Всю дорогу Светка молчала. Я пытался заговорить с ней, потом стал смешить шофера — она ни разу не улыбнулась, хотя и смотрела не в окно — на меня. В конце концов я пришел к выводу, что это естественная защитная реакция на двусмысленность ситуации. Наверное, и она не могла не задаться вопросом, почему Чеховские отпустили ее именно со мной, фигурой для них одиозной, разве что были уверены, что Светка так же отнесется ко мне, а я невольно буду ей стражем в чужом месте?

Мы прибыли к двухэтажному с колоннами особняку. Светка сразу сбежала, поручив заботу о вещах мне, и я тащил и оба чемодана, и две пары лыж, борясь с упорно вываливающимися лыжными палками. К моему приходу в вестибюль Светка уже «оформилась»; ни слова не говоря, она взяла свои вещи и ушла на второй этаж.

Вскоре приехал автобус: коридоры стали заполняться вновь прибывшими — трое парней, гремя подбитыми железом лыжными ботинками, явились в комнату, где к тому времени уже обосновался я. Они зажгли свет — больничный шар-плафон под потолком, закрыли форточку, достали, разлили, в том числе и мне, удивились моему отказу и стали обсуждать-делить девиц-попутчиц по автобусу…

Я вышел в коридор; одинаковые двери, за ними — шум, гул, звяк, смех. За какой из этих дверей Светка? И почему не вышла, как это сделал я? Неужели она с ними, такая же, как они? С лестницы до меня донесся топот — это шли на воссоединение мужские полки: стучали в двери, звенели посудой, стонали гитарными переборами… Я быстро двинулся им навстречу и молча разминулся, кляня себя за то, что вовремя не присоединился, — как теперь находить общий язык? Впрочем, в чемодане у меня были спрятаны две бутылки, но обе — шампанского…

Однако прошел и этот день, и второй, и третий, а я так и не услышал от Светки ни единого слова. Видел в столовой, на лыжне, пытался шутить и быть строгим: она не обращала на меня никакого внимания.

…В первую неделю мне хотя бы удавалось подолгу оставаться в одиночестве — с утра все уходили на лыжах, а я, убедившись, что Светки среди них нет, возвращался в дом, включал в холле радиолу и замирал в ожидании, когда, проходя мимо и обнаружив меня, она спросит, чего я здесь спрятался… Все тщетно.

Меж тем лыжные прогулки сменились краткими набегами в магазин, подкованные ботинки уступили место войлочным шлепанцам, а звук радиолы привлек многих, желающих дать почувствовать и самому ощутить; несмотря на мороз и ветер, я уходил гулять, бродил по заснеженным, обсаженным вековыми деревьями аллеям до самого бетонного забора, ограждавшего территорию, и потом обратно — утром и вечером, быстрым шагом. Останавливался только у катка, который был всегда пуст: спрашивается, зачем же к ее чемодану были приторочены «гаги» с ботинками? Увы, спросить было не у кого, да теперь я и не стремился к этому, не искал встречи, а после того как увидел ее ночью пьяной, обжимающейся в холле с каким-то парнем, совсем потерял к ней интерес… Правда, во время прогулок я представлял себе, каким образом, если мы все-таки сблизимся, я отомщу ей, но чаще приходило мне в голову, что надо плюнуть и уехать в Москву, — так бы и поступил, если бы не мысль, что это станет публичным признанием поражения… И в первую очередь перед Светкой!

С той поры считал оставшиеся дни, прибегал в столовую в самый последний момент, будто с трудом оторвавшись от какого-то всепоглощающего меня занятия, однажды напился… Две бутылки шампанского в чемодане не давали мне покоя — ужели моя готовность, вернее, подготовленность к празднику, к удаче стала на пути сближения со Светкой, ужели упрямый. Господь стремится даже в мелочах доказать, что будет не то, что задумано человеком, а только то, что вопреки бренным планам и намерениям… доказать, что промысел его неугадываем?!

Я выпил в парке у забора, без закуски, утром — одну, вечером — другую; долго встряхивал, чтобы выстрелила… Прикладывал пробкой к виску, осторожно вставлял в рот (соприкосновение фольги с зубами вызывало непереносимо мерзкое ощущение), в конце концов, презирая и торжествуя собственный мазохизм, на девственном снегу оставил свои инициалы: «И» — новосветским шампанским, «С» — янтарно-желтой мочой…

«И» — получилось с точкой. «С» — с хвостиком…

Что и говорить, пьян был, пьян…

Ночью пошел снег, да так и шел все три дня, оставшиеся до отъезда. Дорогу занесло — думал, автобусы не пробьются, но после ужина они уже стояли у подъезда, и изможденные отдыхающие, гремя подкованными ботинками, пересекали холл, обменивались телефонами и адресами, клялись не расставаться никогда…