Юлий Лурье - Встречное движение [Психологический детектив]

Два дня я не ходил на занятия, валялся в постели, прислушивался к телефонным звонкам, определяя, кто звонит: Стелла всегда давала три гудка, а потом, перезванивая, только два…

Шел четвертый день, но она так и не позвонила; я радовался, ходил потирая руки, хотя втайне умирал от ревности, обиды и… любви… В конце дня решил, будь что будет, выскочил из дома, рванул к ней, надеясь на месте, в зависимости от оказанного мне приема, придумать соответствующее объяснение и отсутствию моему, и приходу…

Я доехал до кинотеатра «Уран», пересек Сретенку, постоял под окном — там горел свет… Уйти? Почему-то на цыпочках я поднялся по лестнице, остановился у дверей в нерешительности… Уйти? Она не звонит, я ей безразличен, мог ведь заболеть, умереть… и это называется друг?! Уйти!

Тут дверь отворилась, и появился старик с мусорным ведром в руке — он сразу узнал меня, и какое-то подобие жизни озарило его лицо…

— Давай, — он повел плечом, — на соплях держится…

И ощупывая ногой ступеньки, как дно под слоем воды, стал спускаться вниз.

Я остался в темном коридоре, подкрался к дверям и услышал звериный, хриплый рык, такой знакомый. Все во мне задрожало, не от ревности, от желания… Я стоял под дверью, и дикая мысль попроситься к ним неотступно преследовала меня. На лестнице возвращались шаги, звякало ведро.

Я бросился вон, выскочил, чуть не сбив соседа… пробежал лестничный марш и… опустился на ступеньки… Я провел так несколько часов подряд, у меня начался насморк, через мои ноги переступали люди, подозрительно поглядывая… Потом сбежал мужчина лет тридцати, без шляпы, седой, в модном пальто «пастор»…

Я все сидел и сидел, потом, кляня себя, поднялся наверх, позвонил. На два звонка вышла Стелла в халате, недоверчиво посмотрела на меня.

— Можно?! — с ухмылкой спросил я в ужасе от того, что все задуманное пойдет насмарку и я буду изгнан, так и не переступив порога… А ведь, казалось бы, только этого и хотел…

— В чем дело?! — холодно спросила она. — Что тебе надо?

— Тебя, — небрежно ответил я.

Это было худшее, что я мог придумать.

— Убирайся, — резко бросила она, пытаясь захлопнуть дверь; ей мешала моя нога, и промедление в исполнении желаемого придавало ее попыткам силу и бешенство…

— Мне некуда, — брякнул я и тут же, со все возрастающей жалобностью, повторил это несколько раз, надеясь, что она услышит, что удивится и спросит, почему некуда, — мне некуда, мне некуда… я не могу туда вернуться, я боюсь… он там лежал… мертвый… у дверей… с открытыми глазами… и ртом…

Тут я увидел, что она услышала меня, и покорно убрал ногу. Дверь захлопнулась — я не уходил… Дверь снова открылась.

— Кто? — спросила Стелла.

— Сарычев, — пробормотал я и, как сомнамбула, двинулся мимо нее по темному коридору, мимо приоткрытой двери соседа — в ту угловую комнату, — Дмитрий Борисович… отец…

О, как там щемяще пахло… Я повалился на диван — лежа я всегда чувствовал себя более уверенно — и заплакал: нервы мои не выдержали четырех дней напряжения, двух часов ожидания…

— Ну ты даешь, — пробормотала она, опускаясь рядом и гладя меня одной рукой, а другой запахивая полу халатика… И это при мне, при мне?! Только бы прикоснуться… только бы заманить ее руку… чтобы услышала стон… чтобы ответила криком… И наплевать, накликал ли я на Сарычева инсульт и как поведет себя Стелла, когда узнает правду, лишь бы сейчас, немедленно, вслед… — Перед Богом — замолю, перед Стеллой — извинюсь, и пусть тогда бросает: тогда — не раньше! Сама!

…Теперь, скрупулезно анализируя прошлое, я пытаюсь понять, была ли это одержимость похотью, в которую переплавились и мои мечтания о Светке, и ревность к Стелле, и мысль, что это «в последний раз» — равная мысли, что «в первый раз», или подсознательно я почувствовал, что для того, чтобы начать жить заново, надо с предшествующей не просто расстаться — умертвить ее, и потому, совершая это странное самоубийство на глазах у Стеллы, я ни о ком и ни о чем не думал, а только ощущал небывалую свободу от всего, что составляло мое Я и что… казалось мне гнетом…

Я целовал гладящую меня руку, покусывал ее пальцы, плакал, замолкал и снова заводил свое «болеро», нагнетая подробности смерти Сарычева… Я был ей противен, но она верила мне и не могла отказать в сочувствии. Видя, что она смиряется с неизбежностью, я, не замолкая ни на минуту, стал тоже гладить ее, норовя ненароком коснуться самых уязвимых, как я знал, мест… Она отстранялась, сердилась и, как мне казалось, сдавалась — я уже предвкушал, как ее рука пробежит по моему телу, прежде чем начать расстегивать пуговицы, молнии, развязывать шнурки и швырять, швырять, швырять…

— Я хочу тебя, — прошептал я, зная, что эти слова не могут не отозваться в ней током желания.

Однако на сей раз она резко отстранилась, мгновение смотрела на меня, млеющего в ожидании, потом с какой-то брезгливой гримасой легла, отвернулась к стенке, и я приобщился…

Пока она бегала в ванную, я успел одеться и собрался было уйти, но остался поджидать ее возвращения: я понимал, что и без моего признания она завтра узнает правду и вычеркнет меня из своей жизни, чего я, собственно, и добивался… И все же в бегстве было что-то жалкое, а в признании — гордое, и я хотел, таким образом, и окончательно уйти, и… остаться!

Прошло полчаса, не менее, Стелла не появлялась: в недоумении я стал расхаживать по маленькой комнатенке и вдруг все понял: она догадалась, что я лгу, потому и отдалась, отдалась, чтобы расстаться, чтобы отделаться, и не хочет больше меня видеть…

Что ж, я присел на диван, как перед дальней дорогой, быстро поднялся и ушел: я был совершенно спокоен и совершенно свободен и, единственное, что меня немного тревожило, так это насморк, который мог испортить, а то и отменить поездку в Вороново.

К счастью, насморк прошел, и поездка состоялась…

Разыскать удалось немногих: почти все сокурсницы Игоря Сарычева, выйдя замуж, поспешили сменить фамилии. Словно бы заметали следы юности…

Или, что вернее, потому, что ни своя, ни чужая фамилии ничего не значили, не были в подлинном смысле фамилиями. Скорее именами, точнее, отчествами: Петрова, Сидорова, Ахмедова… А то и просто кличками: Козлова, Коблова, Чуркина…

Да и так ли необходимы были они Макасееву, чтобы с его умом и талантом искать их по всей беспредельности России?!

В отличие от других дел, которые он параллельно вел, это не требовало продления сроков содержания под стражей и было как бы дрейфом по течению с постоянно заброшенной сетью за кормой и удочкой на носу… Тем не менее, Макасеев о нем не забывал, как не забывал ни о чем, что однажды, войдя в его жизнь, отыскало там незанятную нишу.