Александра Маринина - Чувство льда

– Мы можем продолжать или вам нужен перерыв? – заботливо спросил он.

– Нет-нет, давайте продолжим.

Она снова потянулась к списку.

– Мы остановились на Колосове, – зловредно подсказал Тодоров, который хотел на всякий случай проверить свои впечатления.

Да, актрисы из Любови Григорьевны не получилось бы никогда, владеть собой она совсем не умела. Ей могло казаться, что она совершенно спокойна, но глаза и голос выдавали ее с головой.

– Да, – дрожащим голосом ответила она, делая вид, что усердно изучает перечень фамилий, – вот Степу Горшкова я видела… Ирины Игоревны не было, я специально про нее спрашивала, мне сказали, что она приболела…

Разговор постепенно вошел в рабочую колею, Любовь Григорьевна вспоминала минувший вечер, но ничего интересного Тодорову не поведала. Единственное, что показалось ему достойным внимания, – это наблюдения Филановской по поводу Елены, супруги Александра Владимировича. Кажется, она была чем-то расстроена и даже рассержена, во всяком случае, Любовь Григорьевна заметила, что с определенного момента Елена как будто избегала мужа.

– Впрочем, ей могло просто не понравиться, что Саша надолго исчез и бросил ее одну, – сделала она вывод.

– А он надолго исчезал?

– Ну, во всяком случае, Лена несколько раз подходила ко мне и спрашивала, не знаю ли я, где Саша.

– И где он был?

– Сначала он был с Андрюшей, им надо было поговорить. Потом Андрюша вернулся, а Саша снова куда-то ушел.

Об этом Тодоров и так знал. Филановский проводил душеспасительные беседы сперва с братом, потом с Катериной. Значит, ничего нового. Вот разве что Елена Филановская… Например, она заметила, как вызывающе повела себя Катерина по отношению к ее мужу, как пригласила танцевать и эротично прижималась к нему, а потом этот самый муж куда-то исчезает, причем некоторое время и Катерины в поле зрения не наблюдается. Что может подумать нормально мыслящая жена? Вот именно это она и подумала. А убить девчонку из ревности она могла? Надо будет сказать об этом Баринову, пусть разбирается.

– Спасибо вам, Любовь Григорьевна, – Антон спрятал список в папку. – У нас с вами есть еще одно дело, если вы не передумали.

И снова в глазах ее метнулся острым огоньком панический страх.

– Вы имеете в виду письма, которые мне пишет сын Юрцевича?

«Перестарались, мадам, с уверенностью в голосе, – мысленно хмыкнул Антон. – Слишком нарочито. Что вы мне этого несчастного сына пропихиваете? Уж кто-кто, а я-то точно знаю, что никаких писем он вам не писал».

– Я имею в виду письма, которые вам пишет неизвестный автор, – аккуратно поправил ее Тодоров. – Если вы все еще хотите, чтобы я его нашел, нам с вами нужно будет проверить одну вещь.

– Какую?

– Кто еще, кроме вашей матушки, вас и Юрцевича, мог знать о том, что произошло.

– Никто, – моментально ответила Филановская.

– Но вы же понимаете, что так не может быть, – мягко возразил Антон. – Например, был тот сотрудник КГБ, к которому ваша матушка обращалась за содействием. Ведь был?

– Но… да, конечно, – растерялась она. – Но неужели он стал бы рассказывать об этом кому-то еще?

– А почему нет? За давностью лет история утратила острую постыдность. Вы же не сомневаетесь, что Юрцевич мог рассказать обо всем своему сыну, а у того комитетчика наверняка тоже есть дети. Почему вы отвергаете мысль о том, что кто-то из них вам пишет?

– Как же вы не видите разницу? – раздраженно спросила Любовь Григорьевна. – Юрцевич чувствовал себя жертвой, он был умным человеком и не мог не понимать, почему его два раза посадили, хотя и по уголовным статьям. После перестройки быть диссидентом советского времени стало не стыдно и даже модно, и он с гордостью мог рассказывать об этом сыну. А тому, кто его посадил, чем гордиться? Тех, кто боролся с диссидентами, до сих пор гнобят на каждом углу. Они никогда в жизни не признаются, что делали это.

– Сейчас – не признаются, согласен с вами, – кивнул Антон, – ну а раньше, до перестройки? Вполне реально. Одним словом, Любовь Григорьевна, мне нужно узнать фамилию того комитетчика, тогда я смогу выяснить, есть ли у него дети и чем они занимаются. Мы должны проверить все возможные варианты.

– Откуда же я знаю его фамилию? – развела руками Филановская. – Мама никогда ее не называла.

– А если спросить у Тамары Леонидовны?

– Да вы с ума сошли, – зашипела она. – Как вы сможете объяснить ей свой интерес? Что вы ей скажете? Что кто-то пишет мне письма с угрозами? Этого еще не хватало! И не вздумайте даже. Я и про убийство Кати ей не говорила. У нее и без того с головой не все в порядке. Вы же видите, она все забывает, никого не узнает.

– Любовь Григорьевна, голубушка, я не собираюсь ни во что посвящать вашу матушку, она старый и не вполне здоровый человек, и ей такие переживания совершенно ни к чему. Уж поверьте мне, я найду пристойный повод задать ей этот вопрос, и она ни о чем не догадается.

Ему довольно быстро удалось уговорить Филановскую. Разумеется, никакой комитетчик из прошлого Антону не был нужен, он уже был почти уверен, что все дело в инженере Колосове, и именно для этого ему и хотелось побеседовать с Тамарой Леонидовной наедине.

Любовь Григорьевна привела его в комнату матери и позвала сиделку ужинать. Старая актриса полулежала на диване в красивом шелковом халате, держа в одной руке очки, в другой – толстый том Шекспира. Обстановка была такой, какую Антону доводилось видеть только в кино: старинная резная мебель, две раздвижные ширмы, разрисованные в восточном стиле, не то китайском, не то японском, и бесчисленные мягкие пуфики.

– О, я вас знаю, – без предисловий заявила Тамара Леонидовна. – Вы работаете у Сашеньки, да? Я вас вчера видела.

Ну вот, а дочь утверждает, что мать ничего не помнит и никого не узнает. Как бы не так!

– Совершенно верно, – лучезарно улыбнулся Антон. – Я прошу прощения за то, что прервал вашу репетицию. Вы не уделите мне немного времени?

– Разумеется, деточка. Вы присядьте, – она плавным жестом указала на стоящий рядом с диваном низкий пуфик, и Антон подумал, что с его длинными ногами ему будет, пожалуй, не очень-то удобно. – Это насчет бедной девочки? Ужасная история, просто ужасная! Кому понадобилось ее убивать?

Вот тебе на! А Любовь Григорьевна уверяла, что мать ничего не знает об убийстве. Как же так?

– Значит, вы уже все знаете? – спросил он, оглядываясь в поисках более удобного сиденья. Заметил стул, стоящий возле окна, пододвинул его поближе к дивану и уселся.

– Ну конечно, – Тамара Леонидовна понизила голос. – Люба мне ничего не говорит, но я сегодня разговаривала с Сашенькой, я сама ему позвонила, потому что удивилась, что уже полдня прошло, а он меня не поздравил с праздником. Сегодня же праздник, Восьмое марта, он должен был меня поздравить! А он все не звонит и не звонит… Вот я и позвонила, хотела ему выговор сделать. Оказалось, что он сидит у Андрюши. Он мне все рассказал. Бедный мальчик!