Александра Маринина - Чувство льда

– Не переживай, – говорил Дима, – подождем еще несколько лет, твои пацаны закончат школу и пойдут работать, будут сами себя содержать, тогда я на тебе женюсь и ты родишь мне ребенка.

Но ей было тридцать девять, и ждать еще несколько лет она не могла. А вдруг рожать будет поздно? Вдруг что-то не получится? Тогда Дима ее бросит и уйдет к той, которая будет без проблем рожать ему детей. Если заводить ребенка, то только сейчас. И только от него, такого молодого, здорового и такого красивого и любимого. Но мать! Она этого не потерпит. Она ни за что не позволит дочери рожать вне брака и уж тем более не позволит ей, доктору наук и профессору, выйти замуж за двадцатипятилетнего мальчика. Она расправится с ним так же легко, как дважды расправлялась с Сергеем Юрцевичем.

– Мама не позволит, – отвечала Любовь Григорьевна. – Она не допустит, чтобы я вышла за тебя замуж.

– Ну что ты говоришь, Люба! Как она может не допустить? Ты что, вещь? Или маленький ребенок? Подадим заявление, распишемся – и все дела. Не будет же она тебя запирать в темной комнате и сажать на цепь, чтобы ты до ЗАГСа не дошла. Не выдумывай.

– Ты не знаешь ее, – твердила Люба. – Она – чудовище. Она способна на такое, что тебе и не снилось. Она может искалечить твою жизнь, и мою тоже.

Отчаяние нарастало так быстро, что Люба не справлялась сама с собой. Без Димы ей свет был немил, а ненависть к матери и племянникам душила ее так, что порой казалось: еще чуть-чуть – и задохнется, не сможет вобрать в легкие воздух и умрет.

И однажды она сказала, не слыша себя:

– От них надо избавиться. Тогда мы сразу поженимся, и я рожу ребенка.

– Ты о чем? – не понял Дима.

– От них надо избавиться, – с тупой настойчивостью повторила Люба. – Я больше не могу. Я не выдержу. Пусть они умрут. Все.

Проще всего было устроить пожар на даче. Дом деревянный, проводка старая, проблем не будет. Двое хулиганистых подростков чего только не учудят, например, что-нибудь не то или не так включат в электрическую розетку или будут тайком от бабушки курить и не затушат сигарету… Несчастный случай. Никто ни о чем не догадается. Не обязательно, чтобы все сгорело дотла, вполне достаточно, если Тамара Леонидовна и мальчики умрут от отравления угарным газом.

– Ты же инженер, вот и придумай, как все сделать, чтобы они не выскочили на улицу раньше времени. Пусть задохнутся. Я нарисую тебе план дачи, расположение комнат, дверей и окон, а дальше ты уж сам решай. В конце концов, ты – мужчина.

Люба не очень понимала, что думает по этому поводу Дима Колосов, но ей казалось, что он согласен. Он смотрел нарисованный ею план, задавал вопросы, что-то уточнял – одним словом, вел себя спокойно и деловито и ни словом не упрекнул ее в бесчеловечности замысла. Она была уверена, что нашла в его лице единомышленника.

В ближайшие выходные, когда не нужно было идти на работу, Дима собрался поехать на дачу, чтобы осмотреться на месте. Люба написала ему адрес и подробно объяснила, как найти дом.

Всю субботу она сидела дома и ждала его звонка. Но Дима не позвонил ни в субботу, ни в воскресенье. Объявился он только в понедельник. Люба с трудом узнала своего возлюбленного: перед ней стоял совершенно другой человек. Чужой. Отстраненный.

– Ну как? – с тревогой спросила она. – Как ты съездил? Почему сразу не позвонил? Я же волнуюсь, жду…

– Ты – чудовище, – холодно произнес он. – Каким я был идиотом, когда верил каждому твоему слову! Ты страшный человек, Люба. Из-за тебя я чуть грех на душу не взял.

– Да что случилось?! Что произошло?

– Ничего. Я познакомился с твоей матерью и твоими племянниками. Я не знаю, кем надо быть, чтобы так люто ненавидеть их. Они заслуживают только любви. Они чудесные, добрые, открытые, они так любят людей, они излучают столько радости! И если ты этого не понимаешь, то это твое личное горе. Больше мы с тобой не увидимся. Какое счастье, что ты не успела родить мне ребенка. Это была бы такая же маленькая гадина, как ты сама.

Мать с мальчиками вернулась в Москву через неделю. За эту неделю Люба, и без того худощавая, похудела и почернела, став похожей на старуху.

– Что с тобой? – с тревогой спросила Тамара Леонидовна. – Ты больна?

– Да, нездоровится что-то, – ответила Люба. – И работы много, устала.

– Ну, ты приляг, а мы тебе сейчас такое расскажем! Ты представляешь…

Люба слушала о том, как Саша сел за руль, неосторожно повернул за угол, не сбросив скорость, и сбил человека, и как они этого человека лечили все втроем, и как потом пили чай, жарили шашлыки и ходили купаться, и каким чудесным он оказался… Слушала и твердила про себя: «Ты всегда была красавицей и умела пускать пыль в глаза, вот и Димку ты обманула своей приветливостью и доброжелательностью. Теперь он меня бросил, и все из-за тебя. Знал бы он, какая ты на самом деле! Я тебя ненавижу! За все ненавижу, за Надю, за Сергея, за Диму, за мальчишек. Это все ты! Господи, какая же ты сволочь! Ну почему ты постоянно разрушаешь мою жизнь? Почему ты никак не сдохнешь и не оставишь меня в покое?»

Любовь Григорьевна закрыла дверь за Антоном и вернулась в комнату. Присела на диван, откинула голову на высокую спинку, прикрыла глаза. Ну вот, все кончено. Случилось самое страшное. Письма писал не сын Юрцевича, их присылает Дима. Наверное, у него большие материальные затруднения, он прослышал о том, что Александр Филановский стал состоятельным человеком, владельцем издательства, и решил поиметь с этого все, что возможно. Сначала устроился к нему на работу, а теперь пытается шантажировать ее, Любу. Что будет, если мать и племянники узнают о том, что она собиралась их убить? Даже представить себе невозможно. Страшно.

Антону она, конечно, ничего не сказала, сделала вид, что впервые слышит имя Дмитрия Сергеевича Колосова. Пусть ищет того комитетчика, пусть разбирается… Пусть. Главное – она теперь знает, откуда исходит опасность. И нельзя никого в это посвящать, нельзя никому сказать, попросить помощи. Невозможно признаться в том, что замышляла убить собственную мать и племянников.

Она найдет возможность поговорить с Колосовым. Сама. Пусть скажет, что ему нужно. Вернее, сколько. Может быть, не так уж много, и она сумеет достать эти деньги, ни в чем не признаваясь Саше. В крайнем случае продаст что-нибудь из подаренных им украшений, скажет, что потеряла или украли. Придумает, что сказать. Главное, разобраться с Колосовым и заставить его молчать.

Следователь Огнев очень хотел в отпуск. Плевать, что начало весны, какая разница, если уже куплены путевки и оплачены билеты, и жена целыми днями трясет дома нарядами, прикидывая, что взять с собой, и мечтая о первом за пять лет супружеской жизни совместном отдыхе. Виктор Евгеньевич Огнев жену любил и о поездке мечтал не меньше, чем она. И вообще, устал он что-то… А тут дело об убийстве свалилось. Да такое склочное, что за неделю, пожалуй, не раскроешь, а до отпуска аккурат неделя-то и осталась. Начальство у Виктора Евгеньевича зловредное до невозможности, с него станется в отпуск-то и не отпустить, пока дело не закончишь и в суд не передашь. Справедливости ради надо бы отметить, что начальство зловредность свою проявляло не ко всем подчиненным, а исключительно к тем, кого недолюбливало, и Огнев в этом не особо длинном списке стоял на первом месте. В крайнем случае – на втором. И было за что. Не выказывал Огнев должного почтения к старшим и более опытным товарищам, полагая по молодости лет, что знает все куда лучше и прекрасно справится без всяких там советов и указаний. Однако справлялся он не так чтобы очень…