Наталия Костина-Кассанелли - Найти, чтобы потерять [litres]

– Ужасный стресс! – подтвердил я. – Он просто места себе не находит.

– Сейчас выпишу успокоительное… и принесу. Или лучше пойдемте со мной, я вам подробно все распишу и расскажу… И вообще, не оставляйте его сегодня одного, хорошо? Это ваша девушка?

– Нет, это не моя девушка, – ответил я как можно честнее. – Но она прекрасная девушка, и на нее можно положиться.

– Вы останьтесь с ним, а я сейчас позвоню и вызову сиделку. Тут есть надежная сестра, и совсем недалеко…

– Мы останемся с Николаем Николаевичем столько, сколько будет нужно, – заверил я.

– Я не хочу никаких лекарств! Тем более незнакомых! – Когда я вернулся с целым коробком таблеток, капсул, пастилок, сиропов и инструкций к ним, Николай Николаевич уже порозовел и сидел в постели прямо, хотя и обложенный со всех сторон подушками.

– Нет! – строго сказала Желтая Уточка. – Если доктор выписал, надо пить!

Должно быть, в этой девушке под личностью квалифицированного финансиста скрывалась еще одна, и не менее умелая, – Ирочка вполне могла бы стать воспитательницей трудных подростков, или психологом, или даже укротительницей диких зверей, потому что Ник Ник мгновенно стал как шелковый и присмирел.

– Ладно, – сказал он. – Хорошо. Я выпью… что выписано. Но не слишком много! – попытался снова взбрыкнуть он, но Ирина Павловна взглянула так, что он сдался. – Ну хорошо… хорошо! Но за это вы со мной посидите и почитаете мне!

– О! – Ирочка просияла. – Я очень люблю читать вслух! Только я хочу спросить: вы не боитесь страшных историй про убийства, отравления… и все такое прочее? Но это ужасно интересно и совсем не страшно, правда!

– Я ничего не боюсь! – заверил ее Ник Ник.

– Это Лев Вадимович такое пишет…

– Сочинение господина Загоскина… – неизвестно к кому адресуясь, изрек тот, кто все еще был ядовитым старикашкой, хотя и назвался моим другом. Ну, друзей мы порой не выбираем… тем более в том случае, когда эти друзья почему-то выбирают нас!

Ирочка смотрит на господина Никитича немного испуганными глазами, но он улыбается приятно и вполне благожелательно.

– Воды так много, – начинает Ирочка, – что она переполняет ее всю…

Воды так много, что она переполняет ее всю. Ее живот давно уже как барабан – но они все вставляют и вставляют ей в рот железную воронку, затыкают ей нос и льют, льют… Она глотает, потом они прекращают лить и бьют ее по вздувшемуся животу палкой. Вода извергается из нее диким фонтаном, она отфыркивается, плюется, давится водой… обыкновенной, теплой водой из Сены, которую приносят в ведрах, и вливают, вливают, вливают в нее…

Однако как только она отплевывается настолько, что может говорить, она кричит:

– Я ее не убивала!

Вода. Удар. Рвота.

– Я ее не убивала!

Воронка. Запах железа. Вкус крови. Осколки зубов. Она глотает, а затем исторгает из себя головастика и кричит:

– Я ее не убивала!

Потом она уже не может кричать. Она хрипит. Потом шепчет. Потом говорит уже одними распухшими, ни на что не похожими губами:

– Я… ее… не убивала…

Она и в самом деле ее не убивала. Это была ошибка. О, как много было в ее жизни ошибок! Ошибок, которые уже не исправить. Не тот состав. Не то действие. И даже не те люди! О, если бы ей дали еще немного времени, она бы все, все исправила! Она бы снова убила их! Но убила бы по-другому! Чище. Красивее. Изящнее. Умнее. И она ни за что не стала бы связываться с мадам де Монтеспан… и тем самым связываться с королем!..

– Что она сказала? – спрашивает у палача писец, которому велено все фиксировать.

– Бормочет что-то… – пожимает плечами пыточный подручный. – Осторожнее надо. Все ж маркиза. Как бы не померла…

Они задирают на мокрой с головы до ног и привязанной к доске женщине сорочку и с сомнением смотрят на ее живот, превратившийся в огромный кровоподтек. Палач цыкает зубом. Подручный вздыхает:

– Господин судья сказал, чтоб осторожнее…

– Отвяжите ее! – велит главный дознаватель. – Отнесите ее в камеру! И смотрите за ней… в оба! Чтобы была жива! Ничего не принимать! Никаких просьб! Никакой еды! Никаких передач! А то еще отравит ее кто или сама отравится…

Холодную и окоченевшую, как труп, маркизу де Бренвилье относят в камеру и укладывают на солому. Она не шевелится. Однако она жива – губы и кончики пальцев у нее подрагивают. Железная дверь с лязгом захлопывается.

– Я ее не убивала, я ее не убивала, я ее не…

Ее сестра умерла сама. Умерла в то время, когда она, Мари-Мадлен, как раз обдумывала: что лучше применить, чтобы убить последнюю? Убрать и наконец вздохнуть полной грудью. Сорок лет она не могла дышать… потому что все это время она лежала на столе, юбки ее были задраны, а на лице и груди своей огромной задницей у нее сидела сестра. А там, среди ее юбок, копошились и тыкались двое – сначала Антуан, потом Франсуа. Оба – мертвые. Она их убила, наконец-то она их убила! А эта убила себя сама… сама! Хотя больше всего на свете она хотела прикончить ее своими руками! И видеть, как сестра подыхает… медленно… мучительно… больно… как наливается ядом ее безобразное тело, как перестают исполнять свою работу органы, переполняясь дурной кровью… Сначала отказывает печень и разливается желчь… потом перестают выводить жидкость почки… Тело еще больше раздувается – огромное и без яда безобразное тело становится совсем уж гротескным. Оливково-серая кожа, налитые кровью глаза, и по всей поверхности тела – крохотные точки кровоизлияний. Крап смерти. Которая придет к ее сестре еще нескоро: потому что сердце вместе с ядом получает нечто, заставляющее его работать, качать и качать… пока точки-кровоизлияния не сольются в одно целое, в некое послание… и тогда все прочтут и все увидят!

– Я ее не убивала! – кричит она так, что содрогается ржавая дверь толщиной в руку.

Когда она приехала, чтобы передать своей сестре подарок – то, что ее действительно убило бы, – та уже умирала. Распухшая от еды, питья, слез, бесполезных лекарств и сочащейся изо всех пор сукровицы, страшная туша была еще жива и даже что-то пыталась сказать.

Мари-Мадлен разгневанным вихрем летела по замку, опрашивая всех и перетряхивая все: она желала знать, как это произошло! Служанки трепетали, забиваясь по углам: надо же, у той ведьмы, что сейчас умирала непонятно от чего, оказывается, такая сестрица! Красавица, но характер, видимо, еще покруче, чем у их хозяйки! Ох, не дай бог попасть под горячую руку и такой-то вот характер!

– Что она ела?! – кричала маркиза, расшвыривая посуду. – Что она пила?!

– Да как всегда, – пожимала каменными плечами кухарка. – Кушала хорошо… как всегда! Она всегда хорошо кушала…