Мари-Бернадетт Дюпюи - Скандал у озера [litres]

Эльфин запротестовала, мастерски изображая возмущение:

– Мое слово – кремень, Валлас. Однако…

– Однако что?

– Пьер настойчиво хотел сжечь все мосты, но я смогла ему помешать.

Она закрыла глаза, на сердце было тяжело. В голове Эльфин роились воспоминания: обнаженный любовник, его сильное тело, такое гибкое и горячее, его поцелуи, его взгляд, затуманенный наслаждением.

– Что с тобой? – удивился брат. – Эльфин, ты ничего от меня не скрываешь?

– Нет, я просто несчастна, вот и все. Я не могу представить свою жизнь без Пьера. Я стану его женой, вот увидишь. Мне удастся выйти за него замуж, пройти с ним к алтарю в белом платье какого-нибудь, безусловно, сногсшибательного покроя. Наша кузина Фелиция уже продемонстрировала подобную настойчивость, и сейчас у нее крепкий брак.

– Однако в начале их отношений ее прелестный доктор не собирался сочетаться с ней законным браком… – заметил Валлас. – Ладно, поеду в банк. Мне нужно хорошенько снарядиться, иначе придется принимать своих клиентов в грязных штанах и испачканных кроссовках. Я решил отправиться на велосипеде – почтальон без проблем доехал до нас на своем двухколесном.

В этот момент Эльфин заметила лежащий на краю стола номер газеты Le Colon , на которую был подписан ее отец.

– Мы не получили Progrés du Saguenay … Наверняка из-за поломок на железнодорожных путях, – вздохнул ее брат. – Кстати, я сомневаюсь, что родители вернутся, когда обещали. Поезда не ходят в Роберваль.

– Не вижу, что интересного папа находит в этой местной газетенке, – заметила Эльфин. – Он ведь считает себя ярым защитником экономического развития страны… Вот уже два года земледельцы только и делают, что ноют, но при этом они рады появлению электричества и возможности доехать в Дольбо на поезде.

Эльфин с надутым выражением лица взяла в руки газету и презрительно пробежала глазами первую страницу. Внезапно ее внимание привлекло одно имя.

– Ну вот еще что! – воскликнула она. – Пишут о смерти Эммы Клутье. Послушай, это поместили на первую полосу!

Она принялась читать своим тонким пронзительным голосом:

Юная преподавательница — жертва паводка на озере.

Эмма Клутье, родившаяся в Сен-Приме в почтенной деревенской семье, утонула в ночь с субботы на воскресенье. Родители девушки намереваются подать в суд на компанию «Дюк Прис», а также призвать к ответу правительство, обвиняемое ими в этом жестоком трауре, причиной которого, по их словам, послужили чрезвычайные паводки на озере Сен-Жан. К природному катаклизму, масштабы которого не прекращают расти, сея панику и приводя к ужасающим разрушениям, добавилась еще одна трагедия. Вода продолжает подниматься.

– О боже, несчастные! Чего они хотят добиться? – произнес Валлас. – Эта статья навредит им больше, чем что-либо другое…

– Это смешно, даже если журналист, конечно же, попытается оставаться нейтральным. Господи, произошел прискорбный несчастный случай, но не обвинять же в этом правительство и столь серьезную компанию…

Жасент вернулась на работу в больницу и теперь, сидя в столовой, размышляла точно так же, как и ее соперница. На ней был длинный медицинский халат, колпак медсестры открывал лоб; только что она прочитала в газете короткую заметку о смерти Эммы. Сестра-послушница принесла ей чашечку кофе и смущенно посмотрела на газету.

– Доктор Гослен принес ее сегодня утром, мадемуазель! Он наверняка знал, что сегодня вы возвращаетесь на работу.

– Я ничего не понимаю! Я ведь отговорила папу от публикации такой статьи! – ответила Жасент с тягостным ощущением того, что Мари-Кристин Бернар, симпатичная журналистка, которая показалась ей понимающей и искренней, ее предала.

– Когда горе слишком велико, некоторые люди чувствуют необходимость бороться за справедливость, – вздохнула монашка.

Не сказав больше ни слова, она взяла в руки метлу и тряпку для уборки затопленного пола. Вода просочилась под двери и достигла первого этажа больницы. Огород был уничтожен. Волны смели опустевший курятник.

С разрешения епархии матушка-настоятельница принялась за организацию эвакуации больных. Сестры-августинки еще никогда не молились так усердно, как в эти дни, а для пущей защиты от бедствия монашки повесили на каждое окно медальоны с изображением святых.

– Мне нужно идти, – сказала Жасент, – скоро обход.

Она вышла, глубоко опечаленная газетной статьей, черные буквы заголовка которой танцевали в ее сознании. Чтобы придать себе мужества, она вспомнила о мгновениях нежности, о проведенном с Пьером времени на острове Кулёвр.

«Мы были словно отрезаны от мира. Но, очутившись у меня дома, мы почувствовали такую скорбь и к тому же такую усталость, что не в силах были больше ни целоваться, ни разговаривать. Пьер быстро уснул на диване, и я спала одна в комнате. Несмотря на то что я проветрила комнату, от запаха Эмминых духов у меня кружилась голова; это было ужасно! И ее вещи… Мне нужно будет их постирать».

Выйдя из палаты на втором этаже, Жасент увидела доктора Гослена.

– Моя дорогая Жасент, вы вернулись! – доктор не скрывал своей радости.

– В этом нет ничего удивительного, мой отпуск подошел к концу.

– Никто не стал бы вас упрекать, если бы вы решили остаться с семьей еще на денек…

С сочувствующей физиономией он положил свою хищную тяжелую руку на плечо медсестры. Жасент тут же отступила назад, возмущенная этим жестом, который казался ей неуместным.

– Извините, доктор, мне нужно работать. Меня заваливают вопросами… Пожилых людей очень взволновала новость об эвакуации.

– Конечно, мы все очень взволнованы! Но уделите мне всего одну минуту. Я хотел сказать, что вы можете на меня рассчитывать, моя дражайшая Жасент, что бы ни случилось.

Раздраженная его сладковато-приторным голосом и горящим похотью, а отнюдь не уважением или любовью, взглядом, она сухо его осадила:

– Благодарю, но меня поддерживает любимый человек, мой жених. Мы с ним поженимся как можно скорее.

Огорошенный, доктор поднял руки к небу, плохо скрывая свою досаду:

– Вы помолвлены? С кем же? Вы же ведете жизнь монашки!

– Я нашла мужчину своей жизни, – заверила она сдавленным голосом, в волнении отдаляясь от Гослена: она не решилась вслух произнести то, что отныне было для нее свято.

Доктор посмотрел ей в глаза. В них читалось желание залепить ему пощечину.

«Что бы это значило?» – спрашивал он себя. В голову ему приходили лишь шаблонные фразы о неблагодарности некоторых уж очень самоуверенных и манерных девиц.

Час дня. Темно-серое небо, еще полное будущих ливней, низко нависало над землей. Роберваль был полностью изолирован и с недавних пор лишен связи. По озеру, порывисто вздымаясь, катились угрожающие волны, гулко бьющие теперь в стены больницы. Присланные мэрией спасатели патрулировали окрестности на борту большой лодки.