Мари-Бернадетт Дюпюи - Скандал у озера [litres]

– Замолчи же, ты просто смешна, женщина, – хриплым голосом прорычал Шамплен. – Не стоит ворошить прошлое. Ведь мы с тобой, в сущности, хорошо ладили!

– Совсем не ладили, Шамплен Клутье, никогда! – возразила Альберта; она выглядела беззащитной в своей белой и легкой ночной сорочке, трепыхающейся на ветру. – Я не любила тебя, я любила другого, но у меня, бедной девочки, не было права на выбор. Ты этим пользовался, ты брал то, что хотел, но что тебе не принадлежало. Господь мне свидетель: часто в кошмарах мне снится та летняя ночь, ночь, когда ты взял меня силой, потому что был совершенно пьяный, а я не могла защититься. Ты притащил меня, ударил, бросил на пол. Я тщетно пыталась вырваться: мне это было не под силу. Хорошенько слушай, Сидони, как мужчина всего за несколько минут крадет честь порядочной девушки. А потом несчастная, снедаемая стыдом, навеки запятнанная, только и может, что плакать. Она говорит «прощай» милому парню, которого нежно любила, выходит замуж за мерзавца, который ее изнасиловал, а когда производит на свет дитя, ей не удается его полюбить, этот плод насилия, плод позора.

– Жасент… Не о ней ли ты говоришь, мама? – Лорик пришел в негодование.

– Да, я говорю о Жасент, которая росла в моем чреве, в то время как я задыхалась от ненависти.

Альберта заскрежетала зубами от холода и злости. Ошеломленный Шамплен молча потупил взор.

– Не стоило тебе выкладывать все это, – наконец проворчал он. – Какого черта нашим близнецам нужно знать об этой истории?

– Эмма была влюблена и носила в себе плод этой любви, – ответила супруга. – Но это не столь тяжкое преступление, как твое, Шамплен. Если бы она призналась тебе в своей ошибке, во имя справедливости ты должен был бы простить ее. Но ты бы не сделал этого: ты ведь считаешь себя важной персоной, достойной безмерного уважения! А ты всего лишь подлец, мерзавец! Ты убил ее своей жестокостью, а я – своей слабостью! Она знала, что я неспособна ее защитить.

Повисло долгое молчание. Лорик заметил, что буря успокоилась, что до них больше не доносится гул волн на озере. Сидони, прижимаясь к брату, тоже это отметила.

– Я думал, что искупил свою вину, – медленно проговорил Шамплен, по очереди окидывая всех взглядом. – Я ошибался. Черт, значит, недостаточно было того, что я женился на вашей матери, предоставил ей дом, белье и шерсть для пряжи.

– Нет, недостаточно, – отрезала Альберта. – А сейчас – уходи! Уходи, я тебе говорю!

– Куда ты, черт возьми, хочешь, чтобы я ушел? К твоему отцу? Я же не слепой! Старик Лавиолетт относится ко мне, как к паршивой собаке, потому что еще тогда узнал правду о нашем браке. Но, Альберта, меня мучили угрызения совести, и ты хорошо это знаешь! Ты говоришь о любви! Я любил тебя, и я все еще тебя люблю. Могу ли я, пока ты в таком состоянии, постелить себе в сарае соломенный тюфяк?

– Хорошо, можешь спать здесь, – уступила Альберта.

С этими словами она, полная достоинства, направилась к дому. Ее босые ноги, мокрые и испачканные грязью, вязли в пропитанной водой земле.

Сидони закрыла глаза, чтобы прогнать от себя образ матери: изменившейся, разгневанной, исполненной горечи. «А я так надеялась вечером утешить маму вкусным ужином, теплым и чистым домом! – думала она. – Боже мой, как она жила эти двадцать три года вместе с папой, как спала с ним в одной кровати, если настолько его ненавидела? То, что я только что видела и слышала, – неправда! Мама всегда была такой веселой! Казалось, она вполне довольна своей судьбой!»

Лорика удивила столь быстрая капитуляция отца, побежденного своей миниатюрной супругой, едва достававшей ему до подбородка. Он вспомнил легенду о Давиде и великане Голиафе, которую им рассказывали на занятиях катехизисом. «Колосс, в голову которому кинули небольшой камешек, повержен, он больше не способен навредить! Никто никогда не осмеливался дать папе отпор, ни в округе, ни дома. Только Жасент».

Северо-восточный ветер дошел и до Ривербенда, но не успела паника, вызванная жуткими порывами ветра, начаться, как буря, к большому облегчению населения, затихла. Пьер был спокоен. Он аккуратно складывал в чемодан свои вещи, в то время как Дави огорченно наблюдал за другом.

– Значит, ты переезжаешь? Так жаль, что я больше не буду видеть тебя с утра и до вечера… и не смогу неожиданно нагрянуть к тебе, чтобы пропустить с тобой по стаканчику! – сетовал Дави.

Он облокотился о подоконник, его рыжая шевелюра была взъерошена.

– И все же бросать работу, не подумав как следует, – такое нечасто встретишь, – добавил он. – Могу сказать тебе, что парни с бумажной фабрики шушукались за твоей спиной.

– Что ж, если им так нравится болтать… К тому же, по-моему, на мое место довольно быстро поставили Потвена. Он давно мечтал поиграть в бригадира. Я осчастливил человека!

– А когда ты съедешь с квартиры?

– Сначала отвезу в Сен-Фелисьен все самое необходимое. Я хотел поселиться в доме у дедушки, в Сен-Методе, но оттуда идут тревожные слухи… говорят, вода подмыла некоторые здания. То, что там происходило, ужасно. Прибывшим на помощь матросам приходилось спасать целые семьи, перебравшиеся жить на чердаки. Я прочитал об этом в Le Progrés du Saguenay .

Пьер застегнул большой фетровый чемодан и проверил содержимое своего ящика. Он бросил дружеский взгляд на Дави, который в этот момент прикуривал американскую сигарету.

– Ты живешь с родителями. Если встретишь симпатичную девушку по своему вкусу, то сможешь снять здесь помещение.

– Хотелось бы, чтобы она была похожа на Сидони, твою будущую свояченицу. Я очень доволен, что моя лодка послужила вашему с Жасент примирению.

Дави имел право знать о постигшем парочку кораблекрушении. Пьеру удалось, не вдаваясь в подробности, поведать другу о сокровенных моментах их с Жасент общения, любовного примирения, которое привело их к намерению пожениться.

– В общем, между вами большая любовь, – мечтательно вздохнул Дави. – Хотел бы и я однажды познать такую…

– Осторожно: это может причинить боль, даже если это того стоит. Может, вместо того чтобы болтать, погрузим вещи в машину? Этим вечером я везу Жасент в Сен-Прим. Я так сочувствую ей! Ее родители, сестра и брат так скорбят! А вот я часто злюсь на себя – мне кажется, что я недостаточно печалюсь об Эмме. Когда я думаю об этом по ночам – мне хочется плакать. Я даже молюсь за нее, и все же…

– Все же что?

– У меня странное ощущение: словно это Эмма примирила нас с Жасент, указав мне верный путь. Последние два года я втайне избегал поездок в Роберваль, Сен-Прим и даже Сен-Фелисьен. Потом все закрутилось, как в калейдоскопе. Я увиделся с единственной женщиной, которую любил и люблю. Я встретился со своим старым другом Лориком и смог позаботиться о дедушке Боромее.