Миермилис Стейга - Последняя индульгенция. Кондоры не взлетели

Инта спит и видит, как бы выдать дочь замуж, но ничего у нее не выходит.

— Да ладно, ладно, — неизменно ворчит Розниекс, когда Инта снова и снова заводит об этом речь. — Не останется в старых девах.

— Уже осталась, — отрезает Инта. — С твоего благословения. Разве не мог ты пригласить кого-нибудь из своих молодых сослуживцев, пусть бы познакомилась.

— Не понравится ей ни один из нашей молодежи, не понравится, — вздыхает он и переводит разговор на другое.

В кухне перестает греметь посуда, и в комнату входит Инта. С годами она располнела и поседела. От высокой и худенькой, немного похожей на цыганку девушки ничего не осталось. Правда, лицо такое же, только круглое, с морщинками и небольшим двойным подбородком.

— Все-таки вылез из постели, чучело гороховое! — восклицает Инта. — Не можешь в постели полежать? На работу, что ли, спешить надо? Все работа и работа, преступников ловить, бандитов — как будто от твоих стараний их убавится. А они себе размножаются как клопы. Всех их перестрелять — и дело с концом! Успокоился бы ты и ушел на пенсию. Включи телевизор! Сейчас будет «Панорама», посмотрим, что творится в нашем безумном мире! — сыплет она как горох. У нее свои заботы, дом, кухня. Детей теперь нет, и она регулярно смотрит телевизор, внимательно следит за тем, что происходит в республике, в мире. Вечером все рассказывает мужу, конечно, со своими комментариями. И потом соответственно действует. Если услышала, что плохо будет с продовольствием и даже наступит голод, то закупила продукты и набила доверху большой холодильник. Где-то раздобыла еще один. Однако потом оказалось — продуктов в магазинах полно, правда, цены ужасные. Когда деньги стали быстро обесцениваться, Инта стояла в очередях, покупая все, что только можно, себе, Алине, Валдису, сыновьям, покупая все дефицитные товары, что выбрасывали на прилавок. И набила шкафы. «Потом не будет, — говорила она Валдису, — а товар — это всегда деньги».

Она была не единственной. Люди бегали по городу как угорелые, покупая, хватая все, что можно, с прилавка, из-под прилавка, все нужное, а чаще ненужное. Но какое-то время спустя магазины постепенно стали наполняться товарами, появились новые, частные магазины. Купить можно было все. Однако люди не покупали — не было денег. Зарплаты жалкие, безработица, а цены — заоблачные. Новоиспеченные бизнесмены-богачи покупали только роскошные товары — новые, дорогие, современные. Безработные и пенсионеры не покупали ничего, они хотели что-нибудь продать. Но на такие вещи больше не было спроса, рынки и так ломились. Инта тоже пыталась избавиться от накупленного. Но не тут-то было, хоть выбрасывай. Да жалко.

Потом заговорили о денежной реформе; объявили, что из обращения будут изъяты советские деньги, их будут менять на латы, но немного. В сберкассах-де они будут в целости и сохранности. Люди штурмовали сберкассы, днями стояли в очередях, чтобы сохранить свои в поте лица добытые сбережения. Инта собрала все имевшиеся в доме деньги, взяла еще у родных и друзей, двое суток не евши не пивши простояла в очереди, но деньги на счет положила. Но и это, как оказалось, было очередным блефом. Старые деньги обменяли на новые, латвийские, причем рубль на рубль. Никаких латов пока не ввели. Однако в сберкассе, где платили ничтожный процент, при диком росте инфляции деньги превратились в труху. Инта забрала все, аннулировала книжку и одним махом истратила деньги на хозяйственные нужды. Неприятностей было так много, что она уже и не помнила, что было сначала, а что потом.

Но на этом все не кончилось. Премьер-министр Годманис объявил, что зимой в домах не будут топить и надо покупать экономные печки-буржуйки и дрова. Где Инта раздобыла печку, Валдис по сей день не знает, однако же притащила домой и вывела дымоход в кухонное окно. Нашла Инта и машину краденых дров. «Ты ничего не смыслишь! — кричала она на мужа. — Ты со своей честностью сам сдохнешь и нас уморишь». Потом оказалось — топить будут. Но цены за отопление, электричество, газ установили!.. «Господи, Боже мой, — причитала Инта. — Это же никто не в состоянии оплатить, а о пенсионерах и говорить не приходится. Ей-богу, с нашим правительством и от такой жизни свихнуться можно. Сумасшедший дом да и только!»

Розниекс снимает очки и пересаживается на стул ближе к телевизору. Инта устало бухается в клубное кресло. На экране пикеты у Верховного Совета, в основном старики и дети с лозунгами и транспарантами. «Долой красно-коричневую мафию!», «Латвия — только для латышей, русских — вон из Латвии!», «Выдворим русских оккупантов!» Бородатый мужчина кричит: «Только латыши должны решать судьбу Латвии, только латыши имеют право голосовать!»

— Чего им нужно? — не может удержаться Инта.

— Карабах им нужен, Нагорный Карабах плюс югославский вариант, — бурчит в ответ Валдис.

Из своей комнаты тихо выходит Алина, сзади подходит к отцу и нежно обнимает за шею.

— Национализм и патриотизм, так же как водка, хороши лишь в небольших дозах, а когда перебор, получается явно не то — драка да тяжкое похмелье. Знаете, сколько этим старикам за такое стоянье платят?

— А это Народный фронт делает? — недоумевает Инта.

— Народный фронт, Интерфронт. Где фронт, там и война, — на какой-то мотив поет Алина.

На экране телевизора сменяются кадры. Теперь показывают другую демонстрацию — у Латвийской прокуратуры, у тюрьмы и Верховного суда. И снова лозунги, транспаранты, только другие: «Палачи, освободите Рубикса!», «Прочь грязные руки от Парфенова!», «Хельсинки! Не дадим нарушать права человека!» и тому подобные.

— Вот она, другая сторона медали, — заключает Алина.

— Да, толпа есть толпа, — добавляет Розниекс. — Любую толпу можно поднять и повести за собой. Это ясно показал Октябрьский переворот. С несведущим и необразованным народом демагоги всегда делали все, что хотели! Толпа становится опасной, когда войдет в раж!

Теперь шагают айзсарги или какая-то воинская часть, с песней: «Не поедем мы в Сибирь копать русским руду…»

— И эти туда же! — всплескивает руками Инта. — Вот горе-то! Кто выдумал эту дурацкую песню?

Розниекса передергивает.

— Можно подумать, что это простые русские люди отправляли в Сибирь латышей копать руду. Будто мало было латышей, которые отправляли. Разве дело в национальности? А может, в сталинско-брежневском режиме и его прихвостнях? — все больше горячится Валдис.

— Не волнуйся, отец, — трется носом о плешивый отцовский затылок Алина. — Тебе нельзя волноваться, разболится язва. У кого голова слабая, у того ноги крепкие, и они знай себе шагают под команду. Правые, левые, красные, коричневые! Раз-два, раз-два!

— Я все же не понимаю, для чего нам столько вооруженных людей в форме? — удивляется Инта. — Армия, земессарги, айзсарги и прочие. Воевать, что ли, мы собираемся? Воевать, когда людям есть нечего!