Миермилис Стейга - Последняя индульгенция. Кондоры не взлетели

Женщина найдена совершенно голой, без одежды, рост 168 см, среднего телосложения, волосы каштановые, густые, длинные, глаза карие, нос короткий, лицо продолговатое, красивое. Примерный возраст 25–28 лет. На шее обширные кровоподтеки. Лицо искажено болью, глаза выпучены. Смерть наступила от асфиксии. По всем признакам — задушена. На обеих грудях раны от ожогов. На внутренней стороне бедра несколько кровоподтеков и ссадин. Не исключено изнасилование. Из влагалища взяты мазки, похожие на сперму, отданы на лабораторный анализ.

В обоих мешках с трупами обнаружены кирпичи. Видимо, цель была — трупы затопить.

На месте происшествия взяты отпечатки автомобильных шин, а также отпечатки обуви преступников на песке.

Личности жертв и принадлежность автомашины устанавливаются.

Старший следователь по особо важным делам Латвийской прокуратуры Валдис Розниекс закрывает папку, кидает в рот две таблетки и, запив лекарство водой, собирается обедать. И вдруг в шипящем селекторе — глухой голос начальника:

— Розниекс, срочно зайдите ко мне!

Ему вовсе не хочется идти к начальнику, которого он не очень уважает. Антипатия у них взаимная. Под ложечкой ноет язва, надо сейчас же что-то съесть, особенно если ты принял лекарство. А тут, чтоб ему было пусто, этот брюхан, сердится Валдис, поесть по-человечески не дает. Валдис не ходит в столовую прокуратуры. Обеды там острые, невкусные, но главное — очень дорогие. У него с собой большой пухлый портфель, куда можно вместить и поросенка. По утрам Инта заботливо кладет туда термос с бульоном, бутерброды и маленький термос с чаем.

— Розниекс, зайдите, пожалуйста! — в голосе начальника откровенное нетерпение.

— Сейчас, — вздыхает Розниекс. С сожалением глянув на свой портфель, как на доброго друга, с которым приходится расстаться, он уходит.

Кабинет начальника больше и светлее кабинета Розниекса. Начальник есть начальник. Потолок отделан гипсовой лепкой, импортные моющиеся обои, на полу яркий ковер. Розниекс шагает в простых черных туфлях, утопая в мягком ворсе ковра.

Государственный советник юстиции третьего класса Ивар Густсон, невысокий полный человек, сидит без пиджака в летней рубашке за массивным столом красного дерева и большим розовым носовым платком поминутно вытирает румяную плешь.

В углу кабинета, откинувшись на спинку мягкого кресла и небрежно вытянув ноги, сидит полковник полиции Улдис Стабиньш. Давно зная Густсона, Улдис не принимает его всерьез. Однако же обращаться к Розниексу в обход Густсона нельзя. Особенно когда речь идет о приеме нового дела. На то существует строгий порядок.

— Наконец-то! — Величественным жестом Густсон указывает Розниексу на стул за письменным столом. — Садись! Твой друг принес тебе работу, — с иронией сообщает начальник. — Он думает — нам нечего делать.

Стабиньш грузно поднимается с кресла и, подойдя к Розниексу, протягивает ему широкую ладонь.

— Не отказывайся, — тяжело дыша, как после долгого бега, убеждает он. — Дело интересное, но трудное. Тебе по плечу. Одно обстоятельство тебя несомненно заинтересует.

Несколько смущенный, Розниекс так и стоит среди комнаты. В его планы отнюдь не входило к своим пяти весьма заковыристым делам добавить еще одно.

«Но раз Улдис говорит — ему можно верить. Что-то важное там наверняка есть. Не зря он хочет именно мне всучить это дело», — думает про себя Валдис. И делает Стабиньшу приглашающий знак рукой:

— Пошли, зайдем ко мне в кабинет! Раз уж ты одному мне доверяешь расследовать дело. Пошли, эксплуататор!

— Так договорились. — Густсон рад, что он свободен от долгого обсуждения слишком уж для него обременительного дела. — Идите, потолкуйте. Я подключусь позже. Только зарегистрируйте дело в канцелярии. Потом сообщите мне план мероприятий.

— Ему был бы план мероприятий, — бурчит Розниекс, когда они уже в коридоре, — суть дела его мало трогает.

— Что делать, — разводит руками Стабиньш. — Какой он был раньше, таким и остался, только сменил партбилет на депутатский мандат, и вот уж теперь он ярый борец за полную независимость.

— Такой же ярый, каким был, когда боролся за укрепление в Латвии советской власти. Хамелеон! — Розниекс отпирает дверь кабинета, и они входят.

— Ты меня извини, — Валдис садится за письменный стол в свое кресло, достает из портфеля термос, бутерброды и стелит газету. — Давай закусим чем Бог послал, а то я не могу сосредоточиться, язва чертова донимает.

— Не откажусь, хоть я завтракал. Не Бог, я вижу, а твоя Инта портфель набила.

— Тут уж, друг, никто не виноват, что ты всю жизнь привередничал, девок браковал и никак не мог жену выбрать.

Стабиньш хочет ответить как обычно: «Хорошо хоть ты женой обзавелся», — но молчит.

— Я уже многого не понимаю, — прожевывая бутерброд, через какое-то время снова заговаривает Розниекс. — Чем вся эта наша чехарда кончится?

— Что ты имеешь в виду? — Стабиньш берет булочку.

— Не знаю, может, я ошибаюсь, может, и действительно постарел, выжил из ума, — брюзжит Розниекс. — Но все же хотелось бы знать, зачем это надо — так злобно, ожесточенно травить русских? Они же не виноваты, что советская власть ввозила сюда рабочую силу. Тут их дом, сад, квартира, тут родилось и выросло целых два поколения, они не хотят покидать Латвию, — продолжает он, — правда, некоторые уехали. Но кто уезжает и кто остается? Едут те, кто может устроиться где-то еще. Хотя бы в России.

— А многие и в Америке, — добавляет Стабиньш.

— Едут ученые, экономисты, врачи, инженеры, деятели культуры, едет интеллигенция. А кто тут остается? Многие из них сброд, пьяницы, преступники, воры, грабители. Их и поганой метлой не выгонишь. Это они повседневно нам угрожают, а не интеллигенция. Чтобы развивать свою науку, культуру, повышать благосостояние, Америка и другие страны покупают мозги. А мы в эти трудные времена их разбазариваем. Ну не тупость ли?

Стабиньш скользит взглядом по висящей на стене большой карте Латвии.

— Ты прав, Валдис. А что у нас делается с преступностью? Прямо беда. Мы завязли в трясине. Печально, что шестьдесят лет во всех государственных учреждениях говорили только по-русски. Делопроизводство было на русском. В полиции сейчас примерно восемьдесят процентов работников — русской национальности, со специальным образованием и с опытом. И мы хотим их всех сразу выгнать? Они просто в шоковом состоянии. Никто не знает, что с ним будет завтра, и не работает. А преступники свободно гуляют по городу, крадут, грабят, насилуют. Полиция деморализована. Одни нашли общий язык с мафией, другие из полиции бегут. Зарплата у нас мизерная. Где же брать кадры? Когда еще наши собственные кадры вырастут! — У Стабиньша встает комок в горле, он говорит медленно, борясь с удушьем. — Знаешь ты, Валдис, какой процент преступлений раскрывается и сколько преступлений остается нераскрытыми? — Он взволнованно встает на ноги.