Геннадий Дмитриев - Погашенная луна

— Не извольте беспокоиться, Вадим Сергеевич, сегодня же передам Ваши требования Николаю Ивановичу. Встреча здесь же, при необходимости, в каждый базарный день.

— А если Вы мне срочно понадобитесь? Где Вас искать?

— Вон та, крайняя хата у дороги.

Через неделю ветер унёс остатки тяжёлых мрачных облаков на юг и стих, над весенней землёй в синем, безоблачном небе поднималось солнце. Треск авиационных моторов возник в пространстве, он нарастал, плыл над степью, выдавливая из утренней дремоты тишину. Лётчики вместе с начальником дивизии и Макаровым, расстелив карту на траве, уточняли маршрут.

— Обратите особое внимание на состояние железнодорожного моста, — сказал пилотам начдив.

— И ещё танки, — добавил Макаров, — у меня нет точных сведений об их дислокации, возможно, они уже переброшены к Джанкою.

— Так у нас горючего не хватит, — Кузнецов усмехнулся. — Думаю, сначала проведём разведку в прифронтовой полосе. А полёт к Симферополю перенесем на другой раз. Иначе на обратный путь просто горючего не останется.

— Меня в первую очередь интересует район Юшуня. Данные нашей разведки расходятся с вашей информацией о плане обороны Крыма, — сказал начдив, обернувшись к Макарову.

— Я мог и ошибиться, — отозвался Макаров, — план обороны видел у Врангеля на столе всего один раз, воспроизвёл по памяти.

— Вот именно, — сказал начдив. — Всё нужно проверить. Ну, давайте, летуны, удачи вам!

Все поднялись, и направились к аэроплану. Это был двухместный разведчик «Анатра-ДС», оборудованный пулемётом в задней кабине. Пилот и летный наблюдатель осторожно, чтобы не повредить перкаль крыльев, забрались в кабины, Назаров запустил мотор. Двигатель чихнул, выплюнул клочья синего дыма и заработал на малых оборотах. Пилот надвинул на глаза очки, прогрел мотор, помахал рукой собравшимся на аэродроме, добавил газ, и вырулил на взлётную полосу, отмеченную красными флажками и белыми полотнищами на скудной зелени травы. Двигатель взревел, поток воздуха от винта волнами всколыхнул траву за килем, поднял клубы пыли, раздувая её над степью. Аэроплан разбежался, слегка покачиваясь на неровностях, и оторвался от земли. Медленно набирая высоту, он развернулся в сторону Чонгарского пролива.

Назаров вёл аэроплан на высоте пятисот метров. От Чонгарского пролива он повернул на запад к станции Юшунь. Временами снижался, чтобы лучше рассмотреть позиции противника. Кузнецов наносил на карту линию обороны, пересчитывал количество огневых точек, определял плотность размещения войск. Иногда раздавались одиночные винтовочные выстрелы, тогда Назаров пикировал на позиции, имитируя бомбардировку, выстрелы прекращались, солдаты старались укрыться в окопах и блиндажах — эффективных средств противодействия авиации в те времена не было. Но у станции Юшунь их встретили залповым огнём. Пули попали в мотор, порвали в клочья перкаль левого нижнего крыла, ранили пилота и летного наблюдателя. Аэроплан, оставляя шлейф дыма, пошёл вниз. Назаров, собрав последние силы, тянул на себя штурвал, пытаясь выровнять подбитую машину. Аэроплан с креном на левое крыло стремительно приближался к земле. Пилот успел погасить скорость, но выровнять машину не удалось. Кузнецов уперся правой рукой в борт, левая рука была пробита пулями, и нагнул голову. Он ощутил удар, левое колесо шасси подломилось, аэроплан развернулся вокруг левого крыла, и замер, задрав к небу стабилизатор, уткнувшись дымящимся мотором в землю. Петр выбрался из кабины, и бросился к пилоту.

— Серега, жив? — крикнул он, пытаясь вытащить Назарова из разбитого аэроплана.

Ответа не было, голова пилота безжизненно упала на грудь, из раны на голове текла кровь. Назаров был мёртв.

Аэроплан упал в поле, недалеко от поселка. Метрах в трехстах, на возвышенности, за плетёной изгородью, виднелась крытая соломой хата. Петр побрёл туда, надеясь на помощь. Каждый шаг болью отдавался во всём теле, пули попали в левую руку и бок. Он добрался до изгороди, но не смог отыскать калитку, силы покинули его, и ослабевшее тело повисло на плетне. Дверь отворилась, из дома вышел мужик, и увидев горящий аэроплан вдали и человека в летной кожаной куртке и шлеме у своего дома, перекрестился.

— Ах, ты Боже мой! — воскликнул мужик и поспешил на помощь раненому авиатору. Он втащил Петра в дом.

— Эй, Дарья, помоги! — крикнул он жене. — Тут у нас летун раненый.

— О, Господи! — сплеснула руками Дарья. — Клади его сюда, на лаву, я сейчас, раздену его, а ты за доктором беги, да скорее, пока не помер. Откуда он?

— Видала, там, за селом аэроплан упал?

— Ах, ты Боже ж мой, Боже ж мой! Он кто? Красный?

— Да, видать, красный, стреляли по нему.

— Только бы белые не узнали. Да, беги, беги скорее за доктором!

Доктор Лебединский жил на соседней улице. Когда Иван Денисов, подобравший раненого у своего дома, попросил его о помощи, он, не говоря ни слова, собрал инструменты и пошёл за Иваном. Доктор обработал раны, перевязал Кузнецова и посоветовал:

— Укройте его потеплее, пить давайте. Рука заживёт, а в боку пули навылет прошли, внутренности не задеты.

— Спасибо, доктор, — слабо произнёс Кузнецов, придя в сознание.

Вроде бы всё складывалось благополучно: ранение было неопасным, белые, добравшись до аэроплана, увидели мертвого пилота, и успокоились — они не знали, что пилотов было двое. Но когда доктор Лебединский вернулся домой, жена набросилась на него с расспросами:

— Где ты был? Зачем Иван к тебе приходил? Кому помощь нужна? О каком раненом он говорил?

— За селом аэроплан упал, к Ивану пилот раненый пришёл. Я оказал ему помощь.

— Пилот-то кто? Из красных небось?

— Красные, белые — мне какая разница?! Я врач, я клятву Гиппократа давал! Я обязан помочь, и я помог! А кто он: белый или красный — меня не интересует!

— Ах, не интересует тебя! А как белые узнают, что ты красного пилота лечил, что тогда? Об этом ты хоть подумал? А обо мне ты подумал? Да, расстреляют тебя, что я тогда буду делать? А то и меня заодно с тобой пристрелят! Об этом ты подумал?! Клятву он давал! Посмотри, какой благородный выискался! Не то сейчас время, чтобы в благородство играть! О себе думать надо!

— Да, ладно тебе, никто меня не тронет.

— Что? Ты так уверен? Не тронут, видите ли, его! Только и слышно, что расстреливают! То дезертиров, то ещё кого, а его, видите ли, не тронут! Сейчас же иди в штаб, и сообщи, что Иван Денисов красного укрывает!

— Так, расстреляют же его!

— А ты хочешь, чтобы тебя расстреляли?! Иди! А не пойдешь, то совсем уходи из дому! А то беду накличешь!

Доктор Лебединский вздохнул, вышел из дома, и поплёлся в штаб дивизии, занимавшей позиции в районе станции Юшунь. Штаб располагался здесь же, в станционном посёлке. Он медленно шёл по грязной, не мощёной улице, придумывая поводы, по которым его не примут в штабе, либо не обратят на его сообщение никакого внимания. А если и обратят, то красного лётчика арестуют, поместят в госпиталь, а Ивану вообще ничего не сделают. «Почему его должны непременно расстрелять? — думал доктор. — Ему необходимо стационарное лечение, в госпитале ему окажут необходимую помощь, может, ему операция нужна, ведь возможно и заражение крови, а в госпитале этого не допустят. Ведь он же военнопленный». Так за время недолгого пути он почти уговорил себя, что поступает так не ради спасения собственной, никчемной жизни, но только ради здоровья раненого пилота. И акт предательства предстал в его сознании поступком благородным, совершённым исключительно ради заботы о ближнем.