Геннадий Дмитриев - Погашенная луна

В дверь кабинета постучали. Стук был тихим, неуверенным. «Кого ещё там чёрт несет?» — подумал Вадим Сергеевич, и ответил:

— Входите!

В кабинет вошёл человек, прижимая шляпу к груди, он поклонился, и тихо сказал:

— Здравствуйте, товарищ Макаров. Есть сведения, касательно Вашего дела.

— Какого дела? — переспросил Вадим Сергеевич.

— Белогвардейского подполья, — понизив голос до шепота, ответил посетитель.

— Садитесь. Кто Вы, и какими сведениями располагаете?

— Я Лебединский, доктор Лебединский, Антон Семёнович.

— Слушаю Вас, Антон Семёнович, говорите.

— Вчера на улице я встретил, — Антон Семёнович оглянулся, будто опасаясь присутствия в кабинете ещё кого-то, — капитана Докутовича, что служил в войсках генерала Слащова. Это он приказал расстрелять раненного красного летчика и семью, которая его укрывала. Он не узнал меня, я пошёл за ним, и выяснил, где он живёт. Это полуразрушенный дом на окраине города, возле Инкерманского монастыря.

— Вы уверены, что он там живёт? Может просто приходил к кому?

— Нет, я проследил, я несколько раз ходил к этому дому. Он там живёт, это точно.

— Хорошо, Антон Семёнович, спасибо за бдительность. Можете спокойно отправляться домой, я займусь этим делом.

Когда доктор ушёл, Вадим Сергеевич решил немедленно отправиться к капитану Докутовичу, необходимо предупредить его об опасности. Он посмотрел в окно, шёл дождь, мелкий, холодный осенний дождь, и тень доктора Лебединского, с поднятым воротником пальто, проплыла мимо окна. Вадим Сергеевич подождал ещё немного, и вышел из здания. Жалобно завывал ветер, раскачивая чёрные ветви деревьев, низкие, тяжелые облака, цепляясь за самые крыши домов плыли на юг, через море в чужие края. «Они тоже бегут отсюда, — подумал Вадим Сергеевич, — плачут дождями и уплывают в Турцию, вслед за теми, кто уже никогда не вернется на родную землю».

До Инкерманского монастыря далеко, километров пятнадцать, придётся проделать долгий путь пешком, под дождём. Можно было воспользоваться служебным автомобилем, но для этого нужно указать маршрут и цель поездки, а это совершенно ни к чему. Он шёл по улицам, проверяя, нет ли за ним слежки. После визита Землячки, и открыто высказанного недовольства в его адрес, можно было ожидать всего, чего угодно. Но слежки не было, никто не удосужился искать компромат на него, если потребуется, его расстреляют и так, без всяких компроматов. К вечеру он добрался до полуразрушенного дома, свет керосиновой лампы дрожал на стеках окон, в доме кто-то был, Вадим Сергеевич постучал.

— Кто? — послышался мужской голос.

— Представители Ревкома, откройте! — голосом, не допускающим возражений, сказал он, сказал и подумал: «Напрасно, место глухое, вместо ответа, можно и на пулю нарваться. Да, всё равно. Пристрелят, ну и чёрт с ним!»

Но выстрела в ответ не последовало, дверь отворил мужчина, стройный, высокий с чёрными усами и выправкой офицера. Вадим Сергеевич вошёл.

— Предъявите Ваши документы. И не вздумайте делать глупости, дом окружён.

— Пожалуйста, — небрежно ответил мужчина, протягивая документы.

— Значит, работник железной дороги? — переспросил Макаров, просматривая документы.

— Путейный обходчик, жильё служебное.

— Оружие имеется?

— Откуда у меня оружие? Я человек мирный, мне оружие ни к чему.

— Садитесь, поговорим, капитан Докутович!

Мужчина дернулся, но Макаров вытащил револьвер, и направил его на капитана.

— Спокойно, без глупостей!

Капитан Докутович опустился на стул.

— Тут какое-то недоразумение, Вы ошиблись, никакого Докутовича, я не знаю, я Фомичёв, путевой обходчик, там же всё написано, в бумагах.

— Значит, Докутовича Вы не знаете? А генерала Слащова знаете? А Юшуньский укрепрайон? Вы ведь служили у него в особом отделе. Привет Вам от Николая Ивановича.

Докутович молча уставился на Макарова, соображая, что это, провокация, или нет.

— Вы забыли отзыв: «Он всё так же курит трубку и кашляет?».

— Курит трубку, — ответил Докутович, — хотя и предпочитает английские сигары.

— Говорят, английские сигары особенно вредят здоровью, — ответил Вадим Сергеевич, убирая револьвер в кобуру.

— Так, что же Вы сразу с этого не начали, а то могли бы и пулю в лоб схлопотать.

— Оружие при себе держите? Лучше спрячьте куда подальше, найдут — тут же шлёпнут. Вам нужно срочно уходить из города. Вас узнал доктор Лебединский, он и донёс на Вас. Не знаю, кому кроме меня он ещё эту информацию доложил.

— Антон Семёнович? По части доносительства он мастак. Это он донёс мне о раненном красном лётчике, что укрывался в доме Ивана Денисова. Я послал подпоручика Кондратюка с тремя солдатами, приказал доставить красного в особый отдел. Но он поторопился, шлёпнул и красного летуна, и Ивана Денисова с женой. Я, как получил указание Николая Ивановича уничтожить аэроплан красных, всё организовал, как положено. Одиночный выстрел из окопа, а когда тот на нас пикировать стал, залпом его свалили. Пилота допросить бы следовало, а этот гадёныш, Кондратюк, взял да и расстрелял его.

— Ладно, Бог с ним, с этим прапорщиком, пилота всё равно бы расстреляли, но Вам в городе оставаться нельзя. Уходите, и предупредите всех, кто остался для борьбы с большевиками. Никаких действий не предпринимать, лучше вовсе из Крыма убраться, пока здесь Бела Кун и Землячка свирепствуют. Затаиться и ждать. Доберётесь до Москвы, соберёте там нужных людей, каждый месяц на Главпочтамте спрашивайте письмо на своё имя, когда получите привет от Николая Ивановича, отпишите ответ с адресом, я Вам найду.

Вадим Сергеевич шёл вдоль берега моря у мыса Херсонес, здесь он встречался со своей женой, Натальей Алексеевной. Встречался тайно, не смея приходить в свой дом, видеться с сыном, чтобы не навлечь беду на свою семью. Он ждал, что в любой момент может оказаться в списках тех, кто подлежит ликвидации, как пособник белогвардейцев. Наконец-то пришёл ответ на его рапорт, это был приказ Фрунзе откомандировать комроты Макарова в распоряжение штаба войск Украины и Крыма.

Холодный, обжигающий ветер хлестал по лицу, тяжёлые волны с белыми гребнями пены катились к берегу, и с шумом разбивались о низкие скалы ракушника. Резкие порывы ветра бились о туманный колокол на возвышенности, порождая тяжёлый, низкий стон древнего, позеленевшего металла. Наталья Алексеевна шла навстречу, прикрываясь рукой от леденящего ветра. Они встретились, она прижалась к нему и долго молчала Он отодвинул её от себя, посмотрел в усталые, печальные глаза, и сказал:

— Меня переводят на Украину, в штаб Фрунзе.

— О, Боже! — она упала к нему на грудь. — А как же мы с Коленькой?

— Не беспокойся, когда всё кончится, я вытащу вас отсюда.