Мария Воронова - Когда убьют – тогда и приходите [litres]

Лишь книжные полки, занимающие целую стену этой чудесной комнаты, были из современности.

За стеклом одной из них Ирина увидела большую фотографию, судя по расплывчатости линий – увеличенный моментальный снимок. Молодой человек в летном шлеме улыбался так широко, что черт лица нельзя было понять.

Ирина отвела глаза, будто увидела чужую тайну. Наверное, это был жених Гортензии, или муж, и будущего, в которое он вглядывался с такой радостью, для него так и не случилось.

Больше фотографий не было, только картинки на стенах, прикрепленные без рамок, кнопками, как любила и сама Ирина. Много детских рисунков: папа-мама-я, собаки, космонавты, цветы, а Гортензия Андреевна всего одна. Художник изобразил ее в мельчайших деталях: тут и прическа-башня, и камея у горла, и двухметровая указка, и такой суровый взгляд, что Ирина поежилась, и приказала Кириллу ни в коем случае не спускать Володю с рук.

Она пробежалась взглядом по книжным полкам. Много специальной литературы, учебников и хрестоматий, но вперемешку с ними стоят старинные фолианты, кожаные корешки с золотым тиснением, названия написаны так убористо, что не разберешь. Фамильное – вот какое слово приходит в голову при виде комнаты Гортензии Андреевны. Учительница явно происходит из дворянской семьи, хоть, наверное, родилась уже после революции. Интересно, как она росла, кто ее воспитывал? Как она смогла так преданно служить Родине, отнявшей у ее семьи все, благосостояние, а возможно, и жизнь родителей.

Только Ирина не знала, как заговорить об этом, ведь Гортензия Андреевна никогда не выказывала охоты пускаться в воспоминания.

Учительница накрыла стол старинной вышитой скатертью и поставила чашки такой головокружительной красоты, что Ирина заставила Кирилла сесть с Володей в другом конце комнаты.

– Во избежание. Сначала я попью, потом ты.

Впрочем, ей все равно было страшно прикасаться к этой посуде со стенками не толще папиросной бумаги.

– Да ничего, если разобьется, – улыбнулась Гортензия, – к счастью, может быть.

Ирина пригубила чаю и поскорее отсела с Володей от стола, подальше от антикварной посуды и упоительного торта «Белая ночь».

Она продолжала еще кормить, поэтому вес сходил очень медленно, а Ирине страстно хотелось после лета зайти на работу и поразить сослуживцев стройностью и загаром, так что в сторону сладкого она старалась даже не смотреть.

Володя немножко побугуртил, но скоро задремал от избытка впечатлений, и Гортензия перешла на шепот. Ирина подумала, чтобы не разбудить ребенка, но оказалось, не только для этого.

– Я вас пригласила, потому что вам наверняка хочется знать, чем все кончилось.

– Ну а то! – воскликнул Кирилл.

– Тише, пожалуйста. Меня тоже посвятили далеко не во все детали и предупредили о неразглашении, но поскольку я всего лишь старая учительница с признаками маразма, то мне простительно. Итак, слушайте…

Перед самым концом войны Федора Малиновского снабдили документами солдата, погибшего в плену, о котором было известно, что весь его батальон погиб, и таким образом риск случайной встречи с однополчанами становился минимальным. Обладая прекрасной подготовкой, он с блеском прошел фильтрационный лагерь и вернулся в Советский Союз.

В те годы мир был полон тех, кто не дождался, и людей, которым не к кому было вернуться. В поезде Малиновский подружился с солдатом Иваном Кравченко. Тот ехал домой со страхом и надеждой. Он уже год не получал писем от родных, но верил, что кто-то из них еще жив.

Добравшись до небольшого поселочка в окрестностях Петергофа, где до войны жил Кравченко с семьей, товарищи обнаружили на месте него руины. Ни один дом не уцелел, и некого было спросить о судьбе родных.

Малиновский утверждал, что Кравченко от горя запил и покончил с собой. Маловероятно, что так оно было в действительности, но теперь за давностью лет ничего не докажешь.

Личность честного солдата, прошедшего всю войну, предпочтительнее, чем личность военнопленного, и Малиновский зажил по документам Ивана, предварительно выяснив, что его мать и сестры мертвы.

– Тут мне трудно судить, но не исключено, что Малиновский взял новые документы, чтобы ускользнуть от своих новых хозяев, – процедила Гортензия Андреевна, – ведь немцы не бросили свою агентуру, а передали американцам, и потом эти люди стали костяком западно-германской разведки. И в эту тайну меня не посвятили, так что не могу сказать, просто ли Малиновский скрывался от возмездия или вел разведывательную деятельность.

Настоящий Иван Кравченко до войны работал токарем, а Малиновский имел высшее образование. Чтобы не разрушать легенду, он несколько месяцев трудился разнорабочим на стройке, тем временем изучая свою специальность по учебникам, и после этого поступил на Кировский завод. Если что-то не получалось, объяснял тем, что за годы войны руки отвыкли.

Вскоре пришли новые станки, в освоении которых все стали равны, а лже-Кравченко даже выбился в лидеры по качеству продукции.

Началась спокойная размеренная жизнь. В свое время женился на хорошей девушке из рабочей семьи, родилась дочь, семья получила квартиру. Иван Кузьмич не пил, регулярно повышал разряд, был на прекрасном счету у руководства, так что вскоре сделался наставником молодежи.

Его прочили в мастера, но для этого надо было вступить в партию, а Кравченко по непонятным причинам воздерживался, хотя коллектив бы проголосовал за него единогласно. Если кто и заслуживал высокого звания коммуниста, так это Иван Кузьмич, передовик производства, прекрасный семьянин и идеологически подкованный товарищ.

Несмотря на то что удалось создать почти плакатный образ советского рабочего, Малиновский знал, что в партию принимают после тщательной проверки, и не хотел лишний раз привлекать внимание органов госбезопасности к своей скромной персоне.

Отговаривался тем, что он человек семейный, тихий, не общественник и будет для партии только балластом. Странное оправдание, но поскольку на это место находилось много желающих, Ивана Кузьмича оставили в покое.

Еще одна маленькая странность заключалась в том, что Кравченко, будучи фронтовиком, избегал праздновать День Победы. Он не ходил на встречи ветеранов, на парады, в школы на уроки мужества и даже ни разу не воспользовался своим статусом участника войны, чтобы получить дефицитный холодильник или швейную машинку «Веритас».

Но это тоже не так чтобы уникальное свойство: многие люди, прошедшие войну, никогда не говорили о ней.

«Я простой солдат, а не герой», – усмехался Кравченко.

Такое спокойствие продолжалось почти четверть века, пока супруга Ивана Кузьмича не захотела сделать ему сюрприз. Она выросла в большой и дружной семье, и хоть большую часть родных тоже выкосила война, успела понять важность родственных связей. У нее хотя бы остались две престарелые тетушки, а Ваня один как перст. Наталья Марковна стала искать и нашла-таки троюродного брата, жившего под Хабаровском. Завязалась переписка, брат прислал фотографию, где был изображен вместе с настоящим Кравченко, причем снимок был сделан в таком возрасте, когда уже можно было понять, что этот юноша – не тот человек, с кем Наталья Марковна провела половину жизни.