Мария Воронова - Когда убьют – тогда и приходите [litres]

– Ну, конечно!

Володя подергал новую тетю за косу, за воротничок и захотел обратно к маме. Ирина подхватила его и дала грудь. Маленький, теплый, уютный малыш, а оглянуться не успеешь, и вот тебе уже взрослый парень, бегает за такими вот Катями…

– Все решим, – повторила Ирина, – ты только не думай, пожалуйста, что это наш с Гортензий Андреевной заскок, все-таки с ума по двое не сходят.

Катя вздохнула:

– Гортензия Андреевна прямо как мама обо мне заботится. И вы тоже, но вам, наверное, неприятно, если я так скажу?

– Почему, наоборот, хорошо, – улыбнулась Ирина, подумав, что ее собственная мама в подобной ситуации сказала бы: «Люди серьезным делом заняты, а ты лезешь со своей ерундой! Рот закрой и делай, что тебе говорят, и так забот полно, не хватало еще с тобой цацкаться».

Неужели ей удалось прервать эту цепь и понять, что цацкаться с детьми – не самый тяжкий грех на свете, и уступать – признак не слабости, а силы, и заботиться о человеке – означает не только диктовать, что по твоему великому мнению ему необходимо делать, а иногда просто помочь достичь того, что нужно ему.

Да, кажется, удалось. Ирина улыбнулась и вдруг почувствовала, как соскучилась по маме.

Она включила Кате телевизор, но девушка сидела как на иголках. Ирина растрогалась, вспоминая это состояние юного безрассудства, когда кажется, что вся жизнь зависит от одного телефонного звонка и ради любви ты готова абсолютно на все.

Вернулись Кирилл с Егором, страшно гордым, что его забрали с последнего урока. Оставив Володю на мужа и гостью, Ирина бросилась в кухню наводить последние штрихи, как будто Гортензия Андреевна ехала сюда не с целью поимки шпиона, а исключительно для инспекции Ирининого хозяйства.

У нее оставалось немного отварной говядины от супа, так что, пожертвовав банкой майонеза, отложенной на день рождения Кирилла, Ирина сделала некое подобие оливье из мяса, яблока и вареной морковки и забросила в духовку наскоро замешанный творожный кексик.

Хоть немножко похоже на нормальный обед, а не просто скучные суп-второе.

Войдя и сняв пальто, Гортензия Андреевна сразу подошла к Кате и смерила ее суровым взглядом:

– Рада видеть тебя живой и здоровой, – отчеканила она, – ведь поскольку ты не слушаешься старших, могло быть совершенно иначе.

Катя только руками развела.

– Я вообще поражаюсь детскому негативизму, который у многих продолжается до сорока лет, – продолжала учительница, – говоришь, курить вредно, родители говорят – курить вредно, врачи, по телевидению пропагандируют отказ от употребления табака, Минздрав предупреждает на каждой пачке… Лавина полезной информации проносится мимо, не задев ни одной извилины. Но стоит какому-нибудь сопляку за гаражами сказать, что курить – это круто, все. Стоим, дымим. Так и ты, Катя. Сказали тебе никуда не ходить, а ты?

– Так это ж Ордынцев…

Гортензия Андреевна поджала губы.

Ирина позвала обедать.

За супом учительница сказала, что Кате нужно быть осторожной, как никогда раньше. До этого опасность была скорее умозрительной, но в ближайшие дни действительно надо поберечься.

– Зато потом все сразу наладится, – улыбнулась она.

– Гортензия Андреевна, ей надо сейчас, – вступилась Ирина.

После небольшой перепалки было решено, что к Кате едет Кирилл, ждет звонка, а заодно смотрит, не происходит ли чего подозрительного, и при малейшем шорохе вызывает милицию. Если молодой человек позвонит, он скажет, что Катя уехала к внезапно заболевшей бабушке и просила извиниться, что не сможет пойти с ним в кино.

– Два дня, детка, надо отсидеться здесь. Потерпи, я сразу сообщу, как только будет можно выйти на свободу.

Кирилл уехал, женщины оставили грустную Катю перед телевизором, а сами закрылись в комнате.

– Я поняла, где искать, – выпалила Ирина, плотно закрыв дверь.

Гортензия Андреевна приподняла бровь.

– Сегодня на кладбище Ордынцев сказал, что он женился в тот же день, когда умерла Катина мать.

– В самом деле?

– Да. Если мы вспомним, что она работала регистраторшей в загсе, то Малиновский мог быть кем-то из семьи Ордынцева. Совпадение тоже, конечно, надо учитывать…

Под строгим взглядом учительницы Ирина стушевалась:

– И родню всех пар, сочетавшихся в тот день, необходимо проверить…

– Ирина Андреевна, ни слова больше. Это я совершила огромную, непростительную ошибку, в результате поставив под удар жизнь девочки, да и вашу. Дело в том, что кто такой Малиновский, я поняла еще позавчера.

– В смысле?

– Помните, мы с вами ходили в архив и вам не понравилось, как жадно я разглядываю фотографии?

Потупившись, Ирина пробормотала, что ничего такого.

– Ах, не забывайте, где я когда-то служила, – невесело улыбнулась учительница, – мастерство, как говорится, не пропьешь, хотя многие пытаются. Я смотрела не на мертвое тело, а на веревку, и знаете что? Она была затянута узлом немецких диверсантов. Я ничего не сказала вам и пыталась убедить себя, что ошиблась, что существует тысяча причин, по которым женщина могла так завязать веревку. Я очень не хотела верить, что Малиновский – это тесть Ордынцева, дедушка Кости, человек, которого я хорошо знаю и всегда прекрасно относилась к нему. Он часто забирал внука из школы, бывал на родительских собраниях, мы с ним всегда находили общий язык, как близкие по возрасту люди, и если случалось упомянуть имя его покойной супруги, он отзывался о ней тепло и с любовью. Мысль, что он – враг, просто не укладывалась у меня в голове, но когда утром Ордынцев сообщил, что идет с Катей на кладбище, я поняла, что из ложной сентиментальности ставлю девочку под удар. Как только Ордынцев пришел за сыном, я спросила, не лежал ли тесть в больнице, и, получив утвердительный ответ, сразу позвонила товарищу, который занимается этим вопросом.

– Стало быть, вы все знаете? – кисло спросила Ирина. Почему-то стало обидно, что не ей принадлежит честь разоблачения врага.

– Дорогая, ваша информация поистине бесценна. Больше скажу, она решающая. Ведь если человек столько лет притворялся, то он расстанется со своей личиной, только если припереть его к стенке неопровержимыми доказательствами. Впрочем, об этом пусть позаботятся специалисты, а наша с вами задача – беречь девочку как зеницу ока, пока операция не вошла в решающую фазу.

Ирина вздохнула. Несмотря на все зверства кровавого режима и бесчинства КГБ, нельзя просто так взять старого человека за шкварник, бросить в застенки и выбить чистосердечное признание. Нужны доказательства, а их, по сути, нет, так что еще минимум пару дней Малиновский погуляет на свободе, и это действительно опасное время для девочки Кати.

Сестры Красильниковы знали его в лицо и были настороже, и то он сумел их убить без всякого шума, а Катя понятия не имеет, как он выглядит.