Мария Воронова - Когда убьют – тогда и приходите [litres]

– Вы так все знаете…

– Что делать, Кать, пришлось. Ладно, давай. Ветошь не забудь.

От деловитости Владимира Вениаминовича настроение у Кати поднялось. У них с тетей Любой на маминой могиле почему-то ничего не росло. Что только они ни пытались, и бархатцы высаживали, и каменную розу, и анютины глазки – бесполезно. Только за памятником, в узкой щели между цоколем и оградкой, буйно цвели незабудки, и плющ, посаженный соседями, перекинулся к ним и густо обвил оградку. Осенью его ветви становились багряными, а растущий рядом старый клен укрывал могилку своей разноцветной листвой, и эта природная красота казалась им с тетей Любой возвышенной и завершенной, так что они оставляли как есть и убирали листья, только когда начинались дожди, и буйные краски осени угасали, сменяясь серебряной серостью и песочной тоской.

А вдруг у Ордынцева легкая рука?

Катя открыла шкаф, прикидывая, что можно пустить на такие тряпки, чтобы не стыдно было показать Ордынцеву.

Все было тети-Любино, и всего было жаль. Целая полка забита Катиным приданым: пододеяльники, полотенца, какие-то кружевные штучки… Она никогда не заглядывала туда, фыркала, когда тетя Люба, отстояв полдня в очереди за дефицитным постельным бельем, складывала его на заветную полочку, но в глубине души боялась – а вдруг не понадобится?

Последний раз тетя Люба принесла скатерть и очень гордилась, что это настоящий лен с мережками, а Катя стеснялась признаться, что не знает, что это такое.

Обеспечив будущую Катину семейную жизнь полотном, тетя Люба нацелилась на сервиз. Посуду можно было достать довольно легко, зато и стоила она дорого, и тетка откладывала потихоньку и переживала, что к свадьбе не успеет.

Катя смеялась, ей эти хлопоты представлялись старомодными и ненужными. Простыни еще ладно, а сервиз-то зачем? Пыль с него стирать и впадать в отчаяние, когда разобьется одна чашка, ведь это всему комплекту конец?

Деньги на сервиз до сих пор лежали в жестяной коробочке из-под чая, целых сто пять рублей. Катя берегла их на крайний случай, а сейчас решила, что раз тетя Люба копила на сервиз, то она и купит сервиз, а замуж не выйдет, ничего страшного, сама станет из него чай пить.

Наконец она нашла кухонное полотенце, почти прозрачное от старости, но чистенькое и выглаженное, и положила его в пакет вместе с детской лопаткой, грабельками и литровой банкой, с каким они всегда ходили на кладбище.

Вдруг вспомнилось, как на пике ее страданий по Ордынцеву тетя Люба мягко сказала ей: «Знаешь, врачи говорят, нельзя умирать вместе с каждым больным. Жестко, но правильно. Люди уходят, ты остаешься, и любовь уходит, ты тоже должна остаться тем, кто ты есть. Даже в самом страшном горе надо сохранить себя, и в любви тоже нельзя потеряться».

Тогда Катя не поверила, а теперь поняла, что это правда, и почти год одиночества потребовался, чтобы она сама пришла к себе на помощь.

Ордынцев взял свой старый рюкзак, который не разбирал с предыдущих выходных, когда они с Иваном Кузьмичом ходили к Сане и Наталье Марковне, уложил туда три пакета грунта и две пары матерчатых рабочих перчаток.

Поставил геркулес, выпил кофейку, пока каша варилась, послушал по радио прогноз погоды, записал его на бумажке и только после этого разбудил Костю в школу.

Гортензия Андреевна не одобрила бы такого потакания детским слабостям, по идее, Костя эту неделю дежурил по погоде, отмечал все показатели, а в понедельник в классе на природоведении рисовали розу ветров, считали норму осадков и проводили другие научные изыскания, которые из-за Костиной сонливости оказались бы под угрозой срыва.

Но Ордынцев знал самую важную заповедь руководителя: если можешь поручить – поручи. Костя вчера не забыл попросить отца, значит, все нормально. Распределение обязанностей и взаимовыручка.

В рабочей одежде – старых джинсах, резиновых сапогах, свитере, брезентовой куртке и вязаной шапочке с узором – он стал похож то ли на бездомного алкаша, то ли на Хемингуэя, то ли на местного водопроводчика и очень надеялся, что не встретит никого из знакомых. Катя не в счет.

Они с Костей уже выходили, когда зазвонил телефон. Ордынцев вернулся и взял трубку, хотя верил, что это плохая примета. Звонила Гортензия Андреевна.

– Вы сами приведете сегодня Костю?

– Да.

– Сможете уделить мне несколько минут для разговора?

– Господи, что он опять натворил?

– С ребенком все в порядке, не беспокойтесь. У меня несколько вопросов лично к вам.

Ордынцев недоуменно пожал плечами и сказал, что сможет поговорить только после уроков, потому что сейчас спешит на кладбище.

– К супруге? – спросила Гортензия Андреевна.

– Нет, с Катей решили сходить к Любови Петровне на могилку. Поправить там, то-се…

Учительница многозначительно кашлянула:

– Разумно ли это?

– Господи, да просто помогу. Мужика-то там нет.

– Вот именно, Владимир Вениаминович.

– Не волнуйтесь, я все понимаю.

– Какое кладбище? – вдруг спросила она.

– Красненькое. Ладно, побежал. После уроков зайду.

Ордынцев понесся к метро, потому что время поджимало. Он договорился с Катей на без четверти десять, и хоть это было не свидание, все равно не хотел заставлять девушку ждать.

Он опоздал на три минуты, Кати официально еще не было, но подошла она так быстро, что Ордынцев понял: девушка пришла раньше и просто где-то пряталась.

Выглядела она под стать ему – тоже в старых брючках, свитерке и ветровке, но сидело все это на ней с тем небрежным изяществом, на которое способны только женщины. Смотреть на нее было приятно и радостно, и ей, кажется, тоже стало весело оттого, что нравится ему, и все это каким-то образом не отменяло их грусти по Любови Петровне.

Они прошли мимо длинного гастронома, миновали небольшой пустырь и остановились у железнодорожного переезда, подождали, пока маленький паровозик, молодецки свистнув, деловито не простучал мимо них.

Дальше начиналась красная каменная стена кладбища, возле которой за перевернутыми почтовыми ящиками сидели старушки, торгующие искусственными цветами.

Ордынцев взял две розы из вощеной бумаги, а Катя прошла чуть дальше и взяла у другой старушки букетик живых цветов.

К воротам подъехал автобус, и Ордынцев ускорил шаг, чтобы им не пришлось попасть в хвост похоронной процессии.

Катя тоже пошла быстрее.

Возле домика администрации вдруг показалось знакомое лицо. Судья!

Ордынцев растерялся, не зная, как поступить, но женщина сама подошла к ним.

– Добрый день, какая встреча! – сказала она напористо. – Рада вас видеть.

– И я! Я ведь так и не поблагодарил вас толком.

Стало чуть стыдно за свой внешний вид, вдруг судья решит, что он постоянно так ходит? Закон подлости – стоит раз в году нарядиться алкашом, и встретишь всех одноклассников, однокурсников и деловых знакомых.