Сергей Венедов - Улики против улик

— Остановка сердца.

Заключение лаборатории

1. Смерть гражданина И.М. Ларичева наступила в результате сердечно-коронарной недостаточности на фоне давнего заболевания сердца и лёгких (аритмия, кардиосклероз, склеро-эмфизема лёгких). Кризис и смерть были вызваны употреблением гекардина в недопустимом сочетании с ксенородоном, препаратом для борьбы с морфиевой зависимостью.

2. Следы на левом предплечье могли явиться следствием сильного сжатия рукой.

— Ксенородон! То есть он принял или его заставили принять запрещённое, негодное лекарство! С его-то сердцем, — чересчур радостно воскликнул Буров. — Выходит, он и морфием баловался. Это лекарство для морфиевой блокады.

Лера запротестовала:

— Почему вы считаете, что его заставили?

— Вроде так показало вскрытие.

— Неужели непременно силой человеку надо вводить какой-то препарат? Разве не мог он сам это сделать, вполне сознательно, или произойти просто несчастный случай, какая-то ошибка?

Буров взглянул на девушку озадаченно. И в самом деле, почему следует заранее предполагать, что смерть Ларичева была насильственной. Вот только синяки на руке…

— Я… поторопился, извините… — признал он. — Покамест оставим только вопрос: сам он принял опасный препарат, чтобы покончить с собой, или же речь идёт о трагической оплошности? Но остаются следы на левом предплечье. Ещё один вопрос. Интересно было бы выяснить, соответствуют ли эти следы руке кому-нибудь из подозреваемых.

— Ну как же мы смеем сейчас кого-то подозревать? Ведь ещё ничего не установлено.

— Но эти следы кому-то всё же принадлежат?

— Разумеется, но почему именно этого «кого-то» нужно обвинять в убийстве?

— Согласен. Знаете, Лера, уже поздно. Для первого дня мы нарыли больше чем достаточно. У меня ведь ещё и другие дела висят. Предлагаю прерваться и начать завтра на свежую голову. Идёт?

— Как угодно. Вы старший.

— Тогда приказываю: по домам, — с улыбкой закончил Буров, сожалея, что не может вот так сразу пригласить малознакомую, но симпатичную девушку куда-нибудь выпить чего-нибудь, потому что уже договорился о встрече с Варей. А с Варей пора было бы закругляться, так как их отношения не прогрессируют, она ждёт предложения, а Буров телится — куда спешить, если сердце ничего не подсказывает, и вообще, зависимость надоела, ещё не женат, а уже что-то должен. А как хорошо бы было закрутить сейчас роман с Лерой, такой трепетной и беззащитной…

Они вышли на улицу. В конце ноября быстро темнеет и к вечеру воздух становится по-зимнему промозглым. Но, несмотря на сумерки и холод, улицы были полны народу. Как всегда, москвичи куда-то спешили: кто на метро, кто в магазин, кто в театр… а кто с Ваганьковского кладбища домой. Пресня была для Бурова новым районом, и он пока ещё не чувствовал его «душу». Он считал, что у каждого района в Москве есть своя душа, и Пресня ему нравилась. Огорчало лишь соседство ультрасовременного Международного торгового центра и модных ресторанов вперемежку с затрапезными кирпичными домами и допотопной трамвайной линией. Напротив районного следственного отдела раньше времени пылал неон Дома паркетов. «Куда столько паркета для Москвы? — каждый раз думал он, глядя на огромное палаццо магазина. — Деньги, что ли, отмывают?»

Искоса взглянув на спутницу, Буров дал себе слово сейчас не вспоминать о деле «Опушка». Лера говорила, что живёт где-то недалеко от Никитских Ворот. Он взялся проводить её, но по дороге они обменялись всего двумя-тремя фразами. Уверенность в себе и игривость, необходимые мужчине для успешного ухаживания, всё никак не приходили.

У дома Леры Буров предложил:

— Завтра я заберу машину из ремонта… Вы не против, если утром я заскочу за вами по пути на работу, часов эдак в восемь?

— Ну что ж… заскакивайте.

Буров хотел сказать ещё что-то, но Лера уже спешила по направлению к дому, стуча каблуками по дорожке из модной импортной плитки. Его вдруг охватило такое чувство, будто он в чём-то провинился перед этой прямой, легко ранимой, закрытой, но в то же время такой разумной и целеустремлённой девушкой. «Странное существо», — произнёс он про себя и неожиданно подумал, что был бы рад доказать невиновность Рубцова и увидеть счастливую улыбку на суровом лице «стажёрки». Но это казалось ему маловероятным. Сколько было случаев, когда преступник, припёртый к стенке неопровержимыми доказательствами, не видел иного выхода, кроме самоубийства.

Утром, около восьми, Буров уже ждал Леру в машине перед домом девушки, рассеянно слушая энную серию отечественной танцевальной музыки под красноречивым названием «Двигай попой». Он был в штатском, и если бы не очки, то чувствовал бы себя совсем раскованно. Ровно в восемь Лера вышла из дому, села к нему в машину, и под шуршание колёс по асфальту капитан вспомнил скомканный вчерашний вечер.

— Вы имеете что-нибудь против чашечки кофе, для начала?

— Что ж, давайте, для начала!.. — усмехнулась девушка. — От кофе лучше думается. — Краем глаз она наблюдала за капитаном, тайно любуясь его бравым штатским видом. Буров же нервничал при мысли, что, наверно, выглядит ухажёром или ещё хуже — женихом. К чему было стричься, напяливать этот облегающий костюм. И парфюма надо было поменьше лить, дышать нечем в машине.

Кофе им удалось попить в популярной среди московской богемы «Кофемании» на Кудринской площади.

— Ну и как, есть новые мысли о нашем деле? — начала первой Лера.

— В общем-то есть, но предлагаю поговорить об этом в кабинете, — ответил он, помедлив. И не солгал. Подробности дела теперь прочно сидели в его голове и сверлили мозги. Он обратил внимание на то, что, хотя расследование было далеко не закончено, он зачем-то настроил себя не в пользу Рубцова и под этим углом смотрел на все данные, относящиеся к делу. С одной стороны, этот Рубцов с самого начала навлекал на себя подозрения, с другой стороны, Буров чувствовал, что над его мнением довлеют конечные результаты расследования.

В девять часов они вновь уже склонились над диктофоном. Следующим по порядку шёл допрос уборщицы.

Показания Ефросиньи Левшиной

— Товарищ майор, что ж это делается, прямо страсти господни! Не иначе! Чтоб такое случилось у нас! Впервой здесь помирает человек! У соседей, министерство металлургии, старичок преставился, было дело, печенью страдал, а у нас впервой! Вы сами подумайте — срам-то какой! Что до меня, так в комнату эту нога моя больше не ступит ни за что на свете! Ни подметать, ни воду менять. Пусть сестра-хозяйка метёт, если ей охота! Пусть там хоть всё пылью запорошит, а только в комнату, где помер господин Ларичев, не войду! Ладно бы я его не знала… А то ведь… Пусть хоть расчёт дают, а не войду! Пятнадцать лет в этом доме, и вот те на! А господин Ларичев так и маячит перед глазами, успокой его душу грешную, Господи. Милый был дядечка, боязливый, это верно, но душа-человек. А уж аккуратист! Муха у него в окно не залетит! В дрожь его бросало при одной мысли об них. Мухи, говаривал, садятся на всяческую грязь и таскают на лапах своих микробов! Мильон на каждой! Будто у них заботы другой нет, у мух-то! Прости господи! А так человек он был почтительный, приличный… Уж ежели тебе час пробил, так никакой аспирин, никакая химия — ничего не спасёт! Отвечай «готов!» и собирайся на тот свет…