Сергей Венедов - Улики против улик

— Не перебей её следователь, Ефросинья Левшина до сих пор, наверно, тараторила бы, — заметил Буров, приостановив запись.

— Вы давно знаете Ларичева?

— Как не знать. Ещё со времён министерства, с той поры и знаю его…

— А точнее?

— Вспомнить бы. Погоди маленько… В 1985 году дело было…

— С того времени вы и работаете на вилле?

— С того самого времени.

— Про историю с простынями знаете?

— Какими ещё простынями? Ах, этими! Господи помилуй, сколько хлопот на нашу голову свалилось с этими тряпками. Игорь Матвеевич тогда ещё контроль у нас проводил…

— Когда?

— Уже три года как. В тысячу целковых встали простынки-то. А кто в них нужду имел, и по сей день неведомо. Сестра-хозяйка, стало быть, уплатила, грешная…

— Ну и как? Держала зло сестра-хозяйка на Ларичева?

— А чего ей зло держать? Хотя бог её знает. Говорила, не держит. И верно, ещё пуще сдружилась с ревизором. Сиживали на крыльце вместе, чаи гоняли, толковали…

— Ларичев часто приезжал к вам?

— А куда ж ему приезжать, как не к нам, горе ты моё? Мадам Ксения, супруга покойного, говорила как-то, что нигде такой чистоты да тишины, кроме как у нас, не найти. Даже в самой разлучшей гостинице. Что ни лето, господин Ларичев до нас приезжал и только здесь проводил свой отпуск. А то, бывало, в субботу или воскресенье нагрянет, поработать, значит, потому как трудолюбивый был человек, не то что другие — с виду для работы прибудут, а сами шатаются по лесу цельный день без толку или с девками в бассейне куролесят, срамота, а господин Ларичев в комнате запирался, к столу только и выходил.

— И в этот раз он приехал работать?

— Именно.

— Не показалось ли вам необычным его поведение или вид?

— Да нет. Такой, как и всегда, явился. Вот только пишущую машинку не прихватил. Раньше, бывало, по субботам всегда привозил. Я его как увижу, сама себе и говорю: «Горе ты моё! Не иначе своё тук-тук-тук опять заведёт». Некоторые жаловались. Мол, приехали для отдыха, а такая музыка им и на службе осточертела. Их слова. Отдых, говорят, есть отдых.

— И как он вам показался без машинки?

— А чего казаться? «Игорь Матвеич, — говорю, — а что, стукать сегодня не будете?» «Нет, — отвечает, — есть другие дела». И приуныл.

— Почему вы думаете, приуныл?

— А потому как сразу видать, ежели человек приуныл.

— Он спросил вас, кто ещё живет в доме?

— Нет, не спрашивал, не как другие, едва успеют чемоданы поставить, а уж расспросы ведут, кто приехал да с кем приехал, с женой ли, а может, ещё с кем… Спросил только, в какой комнате помещается господин Рубцов, и пулей к нему.

— Как? Даже к себе не зашёл?

— Дружки они были. Зашёл он, значит, к нему, побыли там, после вышли и в комнату к господину Ларичеву удалились, где и сидели, покуда я их к обеду не покликала.

— Сколько времени они пробыли в комнате Рубцова?

— Эдак с полчаса.

— Вы заметили что-нибудь необычное?

— Когда это?

— Когда они вышли из комнаты Рубцова?

— Нет, ничегошеньки…

— Они не показались вам рассерженными, поссорившимися?

— Нет, а чего им сердиться? Дружки ведь были, никогда не ссорились.

— Вспомните получше, Ефросинья Петровна, это очень важно. Скажите точно, как они выглядели, когда выходили от Рубцова?

— Вышли они, значит, и как есть в комнату к господину Ларичеву направились. Он ещё, бедолага, по́ртфель под мышкой держал, чёрный такой, и бумаги все наружу, без бумаг-то он ни часу не мог обойтись.

— То есть как бумаги наружу?

— Да вот так… по́ртфель нараспашку — бумаги торчат. Почитай лет десять он с этим самым портфелем всё ходил. Уж я-то его знаю как облупленного.

— Что ещё было в портфеле?

— А почём мне знать? Пижама, ложки-вилки свои, стакан… То да сё… После еды давал мне их кипятком ополоснуть, а в остальном человек он был приличный…

— Что они делали в комнате Ларичева?

— Господи помилуй, вы что же это, никак в голову взяли, что я под дверями подсматриваю? Я, которая…

— И всё же, может быть, вы что-то заметили, когда открыли дверь, чтобы позвать их на обед?

— А я и не открывала, кто сказал, что я открывала? Кликнула через дверь: пожалуйте к столу! И ушла.

— А после этого вы их видели?

— Как пообедали они, так опять к господину Ларичеву в комнату удалились. Только к ужину и вышли. А тогда-то вот, да, кажись, и вправду сердитые оба были или расстроенные чем. К еде не притронулись. Повар ещё мяса нажарил с подливой, а ещё запеканку рисовую подавали. Любил её раньше господин Ларичев, а в тот вечер даже не притронулся.

— После ужина они продолжали совещаться?

— Ну да, опять у господина Ларичева в комнате.

— И как долго сидели?

— Точно не припомню, во сколько вышли, вроде и не выходили вовсе — так всю ночь и просидели. Я к себе ушла, домишко-то мой во дворе.

— А утром что вы делали?

— А чего мне делать, грехи мои тяжкие! То, что всю свою жизнь делала, — в пять встала курям корм задать, а после за хлебом да молоком в ларёк подалась, там в шесть открывают. А когда уходила, свет-то ещё горел у Ларичева, а господин Рубцов у окна стоял. Возвернулась — и на тебе! — доктора, милиция и господин Ларичев — покойник.

— Постойте-ка. Вы сказали, что видели утром гражданина Рубцова в комнате у Ларичева?

— Мои слова. Так оно и было. Видела его, как вас вижу. Окно этой комнаты прямо на тропку выходит, по которой я на улицу следую.

— Попытайтесь хорошенько вспомнить. Как вы всё видели, что они делали?

— Чего делали, говорите? Так вот: господин Рубцов стоял посередь комнаты, руки протягивал, как в театре, вот так! И стоял как столб.

— А Ларичев?

— Этот ничего не делал, потому как я его не видела. Не видно его было в окно-то. Может, на стуле сидел, а может, лежал. А вот господина Рубцова видела…

— А когда приехала Вера Прохина, вы видели?

— Как не видеть её, кралю? Я ж ей чемодан ещё подсобила в комнату занести. Только быстро она умчалась. С экскурсией, — отдыхать, это у них так называется. По молодому делу.

— Спасибо вам. Возможно, придётся вас ещё побеспокоить.

— Что ж мы, не люди? Должны помочь друг дружке, как добрые христьяне…

Этим показания уборщицы исчерпывались, и Бурову прямо загорелось поприсутствовать при допросе, понаблюдать за реакцией этой женщины, за непосредственностью, с которой та отвечала. В показаниях Левшиной содержались некоторые новые детали. Прежде всего, свидетельство о том, что ранним утром, между пятью и шестью, Рубцов находился в комнате у Ларичева. А поскольку, как показало вскрытие, смерть наступила между 24 и 3 часами ночи, получалось, что в то время, когда Рубцов находился у Ларичева, тот был уже мёртв. Лера напряжённо следила за ходом мыслей допрашивающего следователя, понимая, что кольцо всё больше сужается вокруг её отца. Ей стоило большого труда продолжить как ни в чём не бывало: