Ольга Карпович - Стамбульский реванш [litres]

Худрук театра сначала гордо молчал. Затем дал интервью, в котором попытался объясниться. Но это привело только к новому витку шумихи. Папарацци объявили на Альтана настоящую охоту. Подкарауливали его на выходе из дома, снимали каждый шаг. Как Виктория и ожидала, все те дамочки, что еще недавно признавались актеру в любви, теперь охали и ахали: «Как же так? Поверить не могу, что он оказался таким гнусным типом. Так умело маскировался под порядочного человека».

Всего этого, впрочем, было недостаточно. Громкая склока могла пойти спектаклю только на пользу. Пора было наносить следующий удар, также заранее подготовленный Викторией совместно с Мустафой. Сегодня с утра у театра собралась толпа негодующих. Костяк ее был сформирован заранее, оплачен и снабжен транспарантами с броскими лозунгами. Остальные присоединились сами. Зеваки, распаленные скандалом бывшие фанатки и обычные любители поучаствовать в любой шумной заварушке.

– Позор! Позор! – скандировала толпа. – Требуем запретить спектакль! Прекратите развращать нашу молодежь!

Виктория, наблюдая за разворачивающейся по ее замыслу катастрофой, испытывала противоречивые чувства. С одной стороны, она не могла не поздравить себя с тем, что за долгие годы отлично изучила Турцию, прекрасно знала, на какие жать кнопки, чтобы завести народ, и виртуозно использовала эти знания в своих целях. С другой… От того, как легко ей все удалось, на душе было неспокойно. Ведь Альтан и в самом деле блистал в спектакле. Пусть постановка была топорной, другие актеры чудовищны, музыка слабая, а декорации отвратительные, одного его таланта хватило, чтобы вытащить весь спектакль. Имела ли она право из-за своей жгучей обиды, из мести за растоптанную жизнь губить дарование такого большого артиста? Да и от одной мысли о том, каково сейчас ему, становилось больно где-то в груди.

Однако же предаваться рефлексиям было некогда. Пора было наносить последний удар.

– Пожалуйста, разойдитесь! Ваш протест услышан. Отправляйтесь по домам, – кричали в мегафоны полицейские.

Но на собравшуюся возле театра толпу их увещевания не действовали. Многоликая, пестрая, она так и пылала негодованием. Хотя Виктория была уверена, что многие из митингующих еще вчера и не знали ничего об Альтане и в театре в последний раз были лет десять назад. Просто разгоревшийся скандал завел и увлек всех, как это обычно и бывает.

Транспаранты поднимались все выше. На одном из них Виктория сквозь окно машины успела разглядеть увеличенную карикатуру, ту самую, нарисованную Асей.

– Мы не уйдем, пока этот позорный спектакль не снимут с репертуара! – выкрикнул кто-то.

Затем машина завернула за угол и остановилась у служебного входа в театр. Мустафа пока продолжал говорить по телефону.

– Веселый не объявлялся? Ничего, я чую, что недолго осталось ждать. Скоро выйдем на него.

– Все ловите своего недруга? – спросила Виктория, уже привычно пряча лицо под никабом.

– Какой там недруг? – брезгливо поморщился Мустафа. – Так, слизняк, возомнивший себя слишком хитрым, чтобы отдавать долги.

Худрук на этот раз был бледен. Метался по кабинету и дергался от каждого резкого звука.

– Я уверен, что эта шумиха сыграет нам даже на руку, – неубедительно блеял он, явно заискивая перед Мустафой и директором фонда. – Я добьюсь публикаций в западной прессе. Мы поднимем на смех косность турецкой публики…

– Это вы моральные ценности называете косностью? – вальяжно осведомился Мустафа.

И от прозвучавшей в его голосе угрозы Виктория едва не вздрогнула. Все же не стоило забывать, кем на самом деле был этот милый любезный хозяин приютившей их с Асей виллы.

– Но вы же сами хотели провокационную постановку… – бормотал худрук.

– Лично я в искусстве не разбираюсь, – отрезал Ремзи Давутоглу и стукнул по столу волосатым кулаком. – Может, на вас зря ополчились, а может, вы и правда порнографию показали. Мне дела нет. Но чтобы вокруг фонда возня началась, мне не нужно. Так что на этом мы с вами прекращаем сотрудничество.

– Как прекращаем? Вы не можете… У нас договор, – совсем уж позеленел худрук.

– По договору мы обязаны были профинансировать подготовку к спектаклю, премьеру и следующий за ней блок из четырех спектаклей. Это мы и сделали, условившись с вами, что договор о дальнейшем сотрудничестве заключим позднее, оценив результаты. Что ж, теперь мы их оценили и заявляем: фонд выходит из игры.

Директор зашелестел бумажками, сунул худруку под нос испещренную печатями кипу документов. Тот вспыхнул и, потрясая стопкой бумаг, с пафосом провозгласил:

– Это подло! Я вам поверил!

– Подло? – негромко, но веско, так, что все разом замолчали, выговорил Мустафа. – Подло то, что вы меня обманули. Я дал вам деньги на постановку, привел на премьеру свою племянницу, чистую неиспорченную девушку. А вы показали этакую мерзость, – он скривился. – Но я человек благородный и забирать у вас затраченные средства не буду. Выручка за показанные спектакли останется у вас.

– Но этого же не хватит на дальнейшую раскрутку! – в отчаянии заломил руки худрук. – Мы же с вами планировали… Зорлу-центр, европейские театры, международный фестиваль…

– Зато хватит на то, чтобы продолжать играть в вашей конуре, – развел руками Мустафа. – Я бы на вашем месте и за это сказал спасибо. Прощайте!

Все было кончено. Виктория отлично понимала, что других инвесторов театру сейчас не найти. А значит, постановку снимут с репертуара. И Альтана после такого скандала еще долго не пригласят ни в один известный проект.

Они с Мустафой вышли из кабинета, двинулись по коридору. И вдруг Виктория невольно остановилась. Потому что навстречу им шел Альтан. Бледный, измученный, с черными колодцами глаз, обведенных синяками, на испитом лице. С искусанными бескровными губами. В несвежей одежде, создававшей впечатление, что в ней он и спал.

Но вместо мстительного: «Ну что, милый, хлебнул ты теперь того, что пришлось по твоей милости пережить мне? Понял, каково остаться изгоем, лишиться профессии, самого себя? А знаешь, это еще не самое страшное. Тебе ведь не приходилось гнить заживо в стамбульской пересыльной тюрьме. Мучиться в каменных стенах исправительной колонии, без надежды в ближайшие полтора десятка лет выбраться оттуда. Ползти по канализационному коробу в нечистотах. Трястись в мусорном ящике, бороться со штормом на озере. И каждую минуту бояться, что тебе в затылок выпустит пулю настигший охранник. А все это, дорогой, как оказалось, тоже можно пережить…» Вместо этих жестоких мыслей, вместо чувства удовлетворения от свершившейся мести внутри было пусто и тоскливо. Хотелось подбежать к Альтану, обнять его, заверить, что все еще будет хорошо, что они смогут как-нибудь отмотать назад все случившееся – с самого начала, с тех дней, когда они были влюблены.