Людмила Грицай - Вода из колодца

— Честно говоря, не знаю. Я ведь уже сказала, что вообще не понимаю, о каких документах идет речь. Наверное, что-то было, но мне трудно об этом судить.

— А Вениамин Маркович? Он ведь что-то искал в кабинете? — продолжил Владимиров.

— Молодой человек, — вдруг резко отозвалась Стелла Солоневич, гордо вскинув голову. — Не провоцируйте меня. Вы правильно догадались. Я не была рада видеть своих родственников в этом доме. Не буду скрывать: между моим мужем и его братом произошла размолвка. Но это дела семейные. Давайте пока без подробностей. Но что он здесь искал — мне не ведомо. Может, семейные документы какие-то, может быть, фотографии.

— Кстати, о фотографиях, — отозвался Левин. — Мне показалось или они простреляны? Будто кто-то в тир играл. На грабителей это не похоже. Они в дома забираются не по портретам стрелять.

— Да, я увидела, что все наши семейные фото уничтожены таким варварским способом. Не знаю даже, кому это нужно. Фото самые простые. Там мы с Мишей, его родители, мои родные, наши дети.

— Простите, а можно поподробнее о детях? — спросил Владимиров, давно уже заготовив этот вопрос.

— Ради Бога. У нас с Мишей двое уже взрослых детей. Дочь Мирра. Живет сейчас в Лондоне, заканчивает известный медицинский университет. Вы не подумайте. Уехала туда по обмену. Очень способная. Трудолюбивая. Даже стипендию получает особую от ее величества королевы. Ей 25 лет. Есть еще сын Георгий. Ему 20. Он студент. Учится также в медицинском. Подает надежды. Но пока еще не так себя зарекомендовал, как его сестра.

— Вашей дочери нет в стране, понимаю. А почему сына здесь нет. Вы ему еще не сообщили?

Стелла Георгиевна заметно занервничала.

— Нет, я позвонила Гоше. Но он уезжал. В Псков, на научный семинар. Возвращается сегодня. Должен вот-вот приехать. А почему вы об этом спрашиваете?

— Дело в том, что по нашим сведениям, ваш муж перед смертью просил прощения у сына. Для него это было важно. Значит, сын может что-то пояснить. А вы что об этом думаете?

Солоневич замялась.

— Не могу сказать. Хотя… Знаете, пожалуй, попробую объяснить. А то расскажут другие, да еще в извращенном виде. Дело в том, что в последний год Георгий не живет с нами в нашей квартире. У него, скажем так, есть девушка, с которой мы бы не хотели… Я бы не хотела… Вы понимаете. Если у вас есть дети, то понимаете. Я привыкла говорить обо всем прямо, без обиняков. Вообщем после такого разговора между нами сын и ушел из дома. Теперь они снимают квартиру. Он общался с отцом. Мы с ним иногда виделись. Но не так часто, как хотелось бы.

— То есть вы утверждаете, что конфликт произошел между сыном и вами, без участия его отца.

— Да, но отец поддерживал, скорее, меня, чем его. Но вы не думайте ничего. Георгий — он и мухи не обидит. Да к тому же этот вечер и эту ночь он провел в поезде. Слава Богу, был не здесь. Когда он вернется, вы сами сможете с ним поговорить, а теперь — простите, меня, но я больше не могу уделять вам время. Вы пока можете походить здесь, все посмотреть, а дальше… После похорон, ради Бога вызывайте, будем разговаривать. А сейчас — простите.

И хозяйка поспешила покинуть беседку.

Владимиров и Левин остались наедине с чудесным, так заботливо ухоженным садом. Еще раз взглянув на кусты роз и полукруглые клумбы с другими всевозможными цветами, Владимиров поспешил догнать Солоневич.

— Простите. Последний вопрос. А кто ухаживает за садом, домом? Может быть, у вас есть приходящие работники?

Стелла Георгиевна остановилась.

— Да, есть. Есть нанятый садовник. Вернее, садовница. Женщина на пенсии. Она живет в трех домах отсюда. Это же село обычное. Просто домов много занимают такие, как мы — дачники. Увидите, когда будете от нас уезжать, такой домик желтого цвета, небольшой с зеленой железной крышей. Зовут нашу работницу Настасья Андреевна. Она приходила через три дня цветы поливать, ухаживать за ними. В доме убиралась раз в неделю. В пятницу. Мы обычно приезжали сюда в пятницу вечером. А уезжали в воскресенье вечером. У меня есть ее телефон. Но вы лучше сами зайдите. Поговорите. Узнайте, что вам нужно.

Владимирова нагнал Левин.

— Думаешь, кто наводку на дом дал? — спросил он. — Домик заметный, даже здесь. Могли и заинтересоваться знающие люди. Слушай, пока ребята работают, пойдем погуляем. Здесь вон все как. Нам с тобой так не жить. Пойдем хоть полюбуемся.

И они пошли по выложенной плиткой дорожке к противоположному концу двора.

Дорожка довела их до колодца. Рядом в тени нескольких молодых берез была пристроена маленькая скамеечка с деревянной спинкой, которую они раньше не заметили. Владимиров и Левин присели на нее.

— Видимо, это тот самый колодец, — заметил Левин, — других тут, по всей видимости, нет. Мастерски сделано, со вкусом. Наверное, дорогого стоит. Вообщем мы с тобой не просто тут сидим, а осматриваем место преступления.

Колодец и вправду был сделан на совесть. С витиеватыми резными краями, с пологой крышей, с большим бревном посередине, с внушительной цепью и прикрепленным к ней ведром.

Владимиров смотрел на этот колодец и боролся с настойчивым желанием уснуть. Чтобы как-то победить свое состояние, он заставлял себя думать. Что-то не так было с этим колодцем. Но что?

И тут он вспомнил и все понял.

Не место этому колодцу на закрытом дворе. Он должен стоять на широкой улице, потому что колодцы, как правило, роют не для одной семьи. Их строят для всех. Для жителей всего села или деревни.

И тут он вспомнил, как в далеком детстве с дедом они рыли такой колодец.

Дед в то время был человеком давно уже пожилым, но еще крепким, с седыми, по-молодецки загнутыми вверх — как у Чапаева — усами. Он не только работал за троих, но и его подстегивал.

— Давай, Дима, трудись, а люди тебе потом свое «спасибо» скажут!

Дед Виктор Михайлович Прокопенко любил своего позднего и единственного внука. Да и Дмитрий отвечал ему тем же, каждое лето с радостью уезжая из шумной Москвы к родным на каникулы.

Родился Виктор Михайлович на Полтавщине. Ребенком пережил разруху и голод гражданской войны, отправился из своего села в город учиться в железнодорожное училище и вышел из него машинистом — большим по меркам того времени человеком. Война застала Прокопенко отцом троих детей. Он сразу же был призван на фронт, а жена и дети остались дома и очень скоро оказались в оккупации.

Их судьба сложилась непросто. Жену, зимним вечером возвращавшуюся домой к голодающим детям, из-за забавы убили пьяные немцы. Детям отчасти повезло: их взяли к себе родственники: старшего сына — мальчика двенадцати лет в одну семью, а двух девочек-погодок — в другую. Мальчик, не выдержав обиды на гитлеровцев, убежал к партизанам в лес, а дом, в котором поселились девочки, сгорел в хаосе той страшной войны.