Борис Васильев - Щит и меч, № 4, 1995 (сборник)

— Ищете причину, почему люди скатываются к воровству? — спросил Капитонов.

— Вы не скатились, Вадим Григорьевич, вы умышленно воспользовались неразберихой в стране и ловите в мутной воде рыбку, — заметил Васькин.

— Да, но кто создал эту обстановку? Эту нищенскую рыночную экономику: купи-перепродай.

— А может, вы — страдалец за народ? — резко спросил Васькин. Лицо его пылало гневом.

Повернув голову к зеркалу, Вадим посмотрел на него долгим взглядом.

— Нет, это брат мой, Никодим — чистюля и страдалец, можете мордовать его, пахать на нем за сторублевую буханку хлеба — он все стерпит, только бы оставили жить на родной земле. Да вы еще, дурачок с наганом, — кивнул он на Васькина, — кинут вам мосол с барского стола, вы за него готовы лоб расшибить. А я сыт по горло этой жизнью, этой фальшивкой, где сотни попугаев орут, как прежде: «Папа у нас хороший, непьющий — всем от него польза, даже тем, кого он с работы снял. Кого он в тюрьму посадил».

Крупная дрожь вновь стала колотить Вадима все сильней и сильней. Клетчатая рубаха под джинсовой курткой насквозь промокла и дурно пахла.

На мгновение Борис Николаевич посочувствовал Капитонову:

«А ведь он спятил!..» Нет, он не оправдывал его, наоборот, ненавидел насилие. Но в то же время и он понимал, что вокруг происходит что-то не так. Нарушены основные нормы жизни и морали. От того и доведены люди до крайности. Готовы жрать друг друга. И что со страной будет завтра? Или год спустя? На эти вопросы уже не может ответить ни один астролог.

Капитану Васькину хотелось одного — сдать в камеру Вадима Капитонова и отдохнуть. Хотя бы полдня, хотя бы час. У каждого человека есть предел, тот край, за которым исчерпываются его физические возможности. Нет сил, голова, как разряженный аккумулятор. Брякнуться бы в постель и уснуть. Бессонная ночь, перенапряжение перед схваткой у сберкассы, разговор с Вадимом Капитоновым давили на мозг, и Борис Николаевич, сидя за рулем, отключился на какой-то миг. Что случилось с ним, сон или потеря сознания, но шоссе поплыло, поехало перед глазами, и он вынужден был затормозить. Все-таки он успел это сделать. Дорогу перебежал громыхающий по рельсам скоростной трамвай. «Что это — интуиция? — спрашивал себя Борис Николаевич. — Почему я затормозил?» На иные вопросы нелегко и непросто дать ответы. Минуту-другую он внушал себе, пока горел красный светофор: «Надо успокоиться. Капитонов взят, теперь пусть следствие с ним нянчится. Пусть в кабинете слушают его бредни. Однако какая-то жуткая философия в его словах есть. Как ни крути разумом, пришло новое время, непривычные формы общественного бытия. Это все надо постичь, изучить душу преступника. Но разве только его?»

— Поехали, товарищ капитан, — тихо попросил Захар Самсонов. И это как бы вернуло Васькина в нормальное состояние.

— Не пойму, кто нарушил? Ведь зеленый свет был на столбе… и трамвай. С ума сошла в нем баба-вагоновожатая!

— Все хорошо, что нормально кончается! — сказал Коваленко.

— Зря тормознул! — бросил Капитонов. — Веселая бы собралась на похоронах компания.

— Не спеши туда, еще следствие по твоему делу не прошло, — сказал Васькин.

— Вот у людей забота! — покрутил головой Капитонов.

В городском следственном отделе едва успели оформить приход арестованного, едва отвели его в «камеру хранения» — так называли тесные одиночки, Бориса Николаевича вызвал к себе подполковник Матков. Лицо начальника следственного отдела было озадаченным, угрюмым.

— Ну-у, поздравляю, рыцарь! — протянул он через стол руку. — Успел, наслышан уже. Значит, взяли тихо-мирно. Как глушенного судака.

— Хоть в этом повезло, — согласился Борис Николаевич. Но Петр Степанович уже отдал дань вежливости:

— Не радуйся, весь день так везти не будет.

— Хоть бы малость отдохнуть, час-два.

— Посмотрите на него, о чем мечтает!..

— Какая-нибудь новость? — догадался Борис Николаевич.

— Не совсем приятная.

Капитан Васькин приготовился слушать.

— У меня тут особое задание, — подполковник полистал блокнот на столе. — На станции Зубрилино какие-то типы эшелон в тупике грабят. Что-то там зажгли. Бери свою группу и мою машину. Поедем разбираться.

— Прямо сейчас?

— Да. Немедленно.

Дело угрозыска, как и военное: есть команда «в ружье!» — не смей перечить. И никаких жалоб: устал — не устал! Душе, конечно, не прикажешь, хотелось успокоиться нервам, мыслям после Капитановской философии. Но даже этой малой награды не получили.

— «Жигули» надо сдать по акту? — только и спросил Васькин.

— Примут без тебя, — одернул Матков.

И вот уже старенькая служебная «Волга» в потоке машин мчалась в восточном направлении, к месту ЧП. Оперативникам казалось, что они, взмыленные как черти, пересели с одного чужого коня на другого и несутся, вцепившись в холку. Ветер гудел за распахнутыми окнами, дорога хлестала вонючей пылью и отработанными газами. К железнодорожным путям подобраться было сложно, слишком редки переезды, особенно в городской местности. Однако издали увидели винтивший к небу густой дым.

— Что там, солярку что ли зажгли? — ворчал хмуро Петр Степанович. — Неужели нигде нельзя срезать дорогу?!

— Сейчас срежем! — пообещал шофер.

Когда «Волга» покатила по грунтовой дороге вдоль насыпи, стреляя из-под колес щебенкой, стало видно: около товарных вагонов сновал народ, некоторые женщины и подростки прыгали в костер, горевший между составами, и что-то из него доставали.

— Что там за игра! Какие-то тряпки добывают, — подивился подполковник. — Неужели можно носить?..

— Дефицит! — подсказал Васькин.

Машина незаметно для толпы подкатила к самым вагонам. И подполковник Матков первым, а за ним и вся свита высыпали на перрон. Народ — кто разбежался, прячась под товарные вагоны в тупике, а кто безбоязненно стоял на месте. В большинстве около огня были дети, подростки, но хватало и взрослых, в основном бабушек.

— Ну, сволочи, ну-у, твари! — ругалась сухонькая женщина лет шестидесяти в съехавшей на шею косынке. В руках у нее была детская синенькая маечка с цветным оттиском вишенок и темно-зеленых листьев. Низ маечки обгорел, но лямки и нагрудная часть были целы. Окружившие огромный разворошенный костер люди хоть и смотрели с испугом на милицию, но продолжали добывать из обугленных картонных коробок детскую одежду. Что-то из нее можно было выбрать, подлатать, а что-то оставалось только выбросить. Подполковник Матков подошел к женщине, что стояла с обгоревшей маечкой в руках.

— Что тут происходит? Объясните мне!

— А вы не видите?! — спросила обиженно женщина.

— Кое-что вижу, а кое-что нет.

— Безобразие происходит! Вредительство! — отозвался сухонький, как гвоздь старик. — Сталина ругаем… А здесь… стрелять надо гадов на месте. Без суда и следствия! — указал он на костер острым пальцем.