Борис Васильев - Щит и меч, № 4, 1995 (сборник)

— Выходи! — тихо, словно боясь разбудить кого-то, скомандовал он огромному коренастому мужчине в порванной, должно быть, пулей клетчатой тенниске и с разбитой губой. Пальцы его толстой крупной руки тоже были окровавлены. На замусоренном асфальте валялся искореженный прямым попаданием пистолет. А Коваленко, сидя неподвижно в «Волге», не спускал с великана глаз.

— Выходи! — повторил Борис Николаевич. И только сейчас понял: весь этот короткий бой выиграл Коваленко. Даже умудрился попасть этому типу в пистолет.

Мужчина нехотя ступил на асфальт сначала одной слоновьей ногой, затем второй.

— Ваша взяла, падлы! — прошепелявил он. И плюнул сгустком крови прямо на штанину Борису Николаевичу. — Если бы тот молодой хрен не выбил у меня из рук пушку, кончил бы я весь ваш мусор. Я бы вам лапшу настриг! Устали бы ямы рыть.

— Заткнись, чурбак с глазами! — бросил зло Коваленко. — Если бы ты не нужен был нам живьем, с тобой бы не церемонились. Тоже стрелок с пожарной команды!..

— Ну-у, малец-стервец! Хо-рош! Где такого взяли?! — отозвался великан. И поднял вверх руки. — Сдаюсь, комедь окончилась.

Нервы у всех были перенапряжены: погиб Матков, хотя поединок казался победным. Захар Самсонов достал вороненые наручники и окольцевал пленника. Затем поднял из-под колеса «Лады» помятый пулей пистолет. Кинул его как вещественное доказательство в багажник.

— Значит, встретились, Буся! — сказал он. И сощурился со вниманием. — Когда-то ты был мировой парень. Мастер спорта по дзюдо, Толик Кранкевич. И встречались мы с тобой на ковре. Только ты и в далекие годы не побеждал меня. И теперь поджал хвост.

Буся молчал и, не мигая, смотрел на Самсонова.

— Вот уж не думал — не гадал так встретиться… Жаль! — вздохнул Буся. И подняв обе окольцованные руки, вытер кровь с толстой губы.

— Ты подполковника убил… Знаешь, что это не простят?

— Знаю. У нас не было выхода.

— Был выход. Сдаться. — И Захар вдруг без замаха ударил его по челюсти. Буся грузно рухнул на жесткий асфальт, согнулся у ног, пытаясь встать.

— Это не-е честно! — мычал он. — Я в кандалах…

— О честности заговорил… — Захар был вне себя. — Детскую одежонку жег в обнищавшей стране!..

— Нельзя так, Самсонов! — сказал Васькин. — Веди себя нормально. — Однако и сам Борис Николаевич был словно затравленный зверь. Внутри в нем все кипело. Из глаз бежали слезы. Очень жаль было Маткова.

А Виктор Коваленко по-прежнему сидел в машине. На окровавленном его лице была гримаса боли. Сунув руку в пах, он затем посмотрел на ладонь и пальцы — все было в густой липкой крови. Рядом стонала женщина.

— Ой умру я, хлопцы. Двое внуков останутся. Никого у них: ни матери, ни отца. Хоть определите в детдом.

Изо рта и из носа ее сочилась сукровица, вероятно, легочное ранение. Женщина все больше слабла. Постепенно сбегался народ, заглядывал в машину, хотя Захар Самсонов и капитан Васькин старались людей не пускать к месту происшествия. Уже запросили из города «скорую помощь» и подкрепление. Вот что значит срочный вызов к месту ЧП и как он иногда непредсказуемо оборачивается трагедией.

В это время по путям, позади слипшихся легковых машин и столпившихся зевак, прокатил очередной поезд. Грохот и пыль качнули местность, и ничего в эту минуту не было слышно. На товарном составе, что стоял на соседнем пути, мелькнула какая-то фигура. Борис Николаевич не придал этому значения. Но стоявший рядом арестованный железнодорожник схватился за грудь и рухнул в распахнутую дверцу «Лады».

«Что это с ним?» — не понял Васькин. Сквозь прижатые к темному кителю пальцы побежала кровь. Борис Николаевич подскочил к нему. Железнодорожник хватал ртом, как рыба, воздух и силился что-то сказать. Огромный Буся тоже завалился на бок, косматая голова его запрокинулась. Грохот уходящего поезда медленно таял, а Борис Николаевич никак не мог прийти в себя. Глаза его ловили в толпе малейшее движение.

— Кто же стрелял? — Васькин сжал побелевшие кулаки.

Захар Самсонов тоже ничего не понимал. Он находился с арестованными совсем рядом. Но его не тронули.

К месту происшествия все гуще стекался народ. И не спасали уже никакие запреты.

— Захар, может, ты что видел?

— Ничего, товарищ капитан.

Позади на путях по-прежнему стояли пустые товарные вагоны. И теперь уже там ничего подозрительного не виднелось. Но кто-то же стрелял! Воспользовался грохотом проходящего поезда.

Какая-то жуткая стояла тишина. Или Борису Николаевичу заложило уши? Он даже потрогал их ладонями. И еще не веря и не понимая что случилось, подбежал к неподвижному Бусе, рванул на нем клетчатую тенниску, пытаясь угадать, смертельно или нет ранен пленник. И тут же ему бросилась в глаза пунцовая родинка под лопаткой, как будто клякса на спине Буси. Борис Николаевич даже отпрянул. Сразу вспомнил показания Варвары Тимониной. Вот как складываются пути. Розыск в Северном районе близ мясокомбината в Парадном замкнул круг на городской железнодорожной станции. Так неожиданно, и с такими потерями!

Самый длинный и пока самый страшный день в жизни капитана Васькина истекал… С убитыми и ранеными, с отправкой людей в госпиталь, с невероятным перенапряжением сил. Что людской организм исчерпаем — это было сегодня очень заметно. Одно законченное дело цеплялось за другое, которое еще предстояло расследовать. И так, наверное, без конца, потому как в России всегда воровали и воровать будут, и нет порядочности и дисциплины сверху донизу, сплошные перевороты и революции и всенародное недовольство — у каждой страны свои беды. В угрозыске тоже повторялась общая картина: одни люди сменялись другими, и все больше, невпроворот, скапливалось работы.

До самого подъезда в тот роковой день молча провожал Бориса Николаевича Захар Самсонов, как бы оберегая его от темных незримых сил. Большое бровастое лицо его было хмурым.

— Все время я был в группе как лишний человек, — признался он.

— Почему же? — не согласился Борис Николаевич. — Ты был в строю и даже в бою. А удачи и ранения всегда достаются не поровну.

И в который уж раз капитан Васькин горько вздохнул:

— Не верится, что нет Петра Степановича. Какой жуткий день! Генерал разнес меня и, пожалуй, прав. Стихийный у нас получился выезд.

— Задним числом все умные! — осудил Захар большое начальство.

— Может, и так.

— Вот поставьте себя на место подполковника, там на станции вы бы остались в стороне?

— Конечно бы, не остался, — вздохнул Васькин.

— Так что же мы могли сделать?!

— Смерть, как говорят, без причин не приходит…

— Вполне согласен с вами.

Простившись с Захаром Самсоновым, Борис Николаевич поднялся к себе на этаж, открыл ключом дверь. Вошел в прохладную квартиру, и другой тихий мир встретил его тут. За распахнутой балконной дверью, на шелковых ветвях берез, тревожились сонные воробьи. Они уже давно привыкли жить с Васькиным по-соседству. И так приятно сегодня было их слышать. Ложился теплый мягкий вечер. Где-то внизу, в заброшенных травах газона, пели ночные сверчки. Жизнь продолжалась. Люди и их братья меньшие приходили и уходили в небытие, а живая река времени текла себе нескончаемо. Катерины не было дома, но она обещала прервать отпуск. Может быть, приедет завтра или послезавтра, но никак не ждал ее Борис Николаевич сегодня. Он как-то сразу почувствовал, что жены нет дома, улетучились даже ее запахи. Он не любил, когда она отсутствовала, какая-то неполноценная была жизнь без нее. И в трудные минуты Катерина казалась до боли необходимой ему. Как глоток воды в жару, как надежное плечо, чтобы прислониться уставшей душой. Он ощущал себя слабым несмышленым ребенком. Хотелось маленького чуда. Чтоб кто-то погладил его добрыми руками — исцелил страшные душевные раны, заполнил окружающую его пустоту. Нормальную домашнюю обстановку могла создать только любимая женщина.