Ирина Зарубина - Частный сыск

Прибрежные камни были холодны как лед.

Обессиленная, Лидия опустилась на огромный, поросший буро-зеленым мхом покатый валун, и глаза ее наполнились слезами.

Волны то и дело жадно обступали камень со всех сторон, а потом откатывались прочь, шурша галькой, и оставляли на пути отступления грязную пузырящуюся пену. Окрашенная лучами восходящего солнца, она казалась кроваво-красной.

Должно быть, хищные рыбы давно уже обглодали скелет сброшенного со скалы предателя, подумала Лидия.

Боги позволили ей совершить возмездие, но теперь жестоко наказывают за это.

Она утратила драгоценный браслет, подарок возлюбленного, и вместо него сжимает в ладони крохотный асс.

Символ любви она заменила на символ мести.

Ее муж, ничтожество из ничтожеств, предал ее. Ее дети перестали видеть в ней мать.

Она дорого расплачивается за свою несостоявшуюся любовь. Что ждет ее впереди?… Свобода или смерть? Или — и то и другое вместе.

Хайнц Кунце добродушно улыбнулся, когда Чернов с лицом темнее тучи вошел в камеру.

Гулко захлопнулась тюремная дверь.

— Ну? — спросил немец, блеснув линзами очков. — Какие дела?

Вместо ответа Чернов оглянулся и прислушался. Шаги надзирателя удалялись.

— Все в порядке? — поинтересовался Кунце. — Что сказал следователь?

— А вот что, — рявкнул Чернов и, размахнувшись, тяжелым кулаком врезал немцу по челюсти. Тот от неожиданности не успел увернуться и, нелепо взмахнув руками, отлетел к противоположной стене.

— Хочешь знать, какие дела? — грозно произнес Чернов и, навалившись на щуплого сокамерника всей своей тяжестью, стал наносить ему мощные удары.

Немец болтал головой, будто тряпичная кукла, и жалобно всхрюкивал при каждой новой затрещине.

— Немчура поганая, — приговаривал Чернов, — доносчик, стукач, фашист хренов!..

Кунце понадобилось несколько мгновений, прежде чем он пришел в себя от внезапного нападения и, мелко засучив ногами, заверещал во всю глотку.

— Убью гада! — пообещал Чернов, подняв Хайнца за грудки и метнув его в дверь камеры.

Плашмя ударившись о металл, немец сполз на пол. Изо рта у него хлынула ярко-красная жижа.

В следующее мгновение дверь отворилась, и двое дюжих контролеров ввалились в полутемное помещение, сразу заняв собой едва ли не все пространство камеры. Один из них подхватил немца в полуобморочном состоянии, а второй навалился на Чернова и принялся мутузить его резиновой палкой.

— Найн! — закричал Кунце, отплевываясь. — Не трогайте его! Это ошибка! Он не виноват! Я сам ударился!..

— Чего? — не поверил охранник.

— Все о'кей, — закивал Хайнц. — Я ударился. Это бывает. Он хотел мне помочь. Все о'кей.

— Смотри мне, — грозно пророкотал контролер, но Чернова все-таки отпустил.

— А что будет на ужин? — резво поинтересовался Кунце, незаметно отирая с подбородка кровь рукавом. — Опять каша?

— Много будешь знать, скоро состаришься, — буркнул контролер, второй сплюнул, и оба они удалились, захлопнув дверь.

Тяжело дыша, Чернов уставился на сокамерника.

Тот приложил палец к губам, прислушиваясь, пока шаги удалялись по коридору.

— Гад, — проговорил Чернов, — какой же ты гад все-таки. Я же тебе как человеку… по дружбе…

— Что случилось, Гриша?

— Настучал на меня, да?

— О чем ты говоришь? — удивился немец, протирая уцелевшие в схватке очки замшей. — Я не понимаю!..

— Не понимаешь!.. Настучал на меня, а теперь не понимает!

Хайнц растерянно глядел на сокамерника.

— Ладно придуриваться, — махнул на него рукой Чернов. — Это ведь ты рассказал следователю про самолет, который я видел…

— Какой самолет? — не понял Кунце.

— Ну я же вчера тебе говорил… Самолет, из которого сержанта раненого выносили…

— А… Ну и что?

— Как это — что? Я только тебе это и рассказывал, а откуда следователь знает?

Кунце улыбнулся соболезнующей улыбкой.

— Гриша, — прошептал он, — неужели ты не понимаешь… здесь же все много радио!..

— В каком смысле?

— В таком! — Кунце сделал жест, обводя рукой стены и потолок. — Как это у русских говорится: и стена имеет ухо.

Чернов даже съежился.

— Ты думаешь? — растерянно переспросил он.

— Я знаю, — со значением отвечал Хайнц.

— Тьфу ты… Я как-то не подумал об этом…

— У тебя неприятности? — осторожно поинтересовался Кунце.

Чернов кивнул:

— По-моему, да. И еще какие…

— А в чем тебя обвиняют?

— Во взятках, что ли… Сам понять не могу. А, — махнул он рукой, — я-то ладно, а вот что с женой будет и с сыном?… Ее же уволить с работы могут, раз муж под подозрением, верно? Она же на таможне, понимаешь?

Он с надеждой поглядел на Кунце, ожидая, что тот начнет опровергать, но Хайнц лишь сокрушенно вздохнул.

— У меня сын школу заканчивает, — грустно сообщил Чернов, — а у нас как считается: если отец в тюрьме, значит, и сын такой же… Никто его на учебу не примет… даже грузчиком не возьмут работать…

— Это не только у вас, это везде так, — сказал Кунце.

— Что же делать?

— Тебе решать, — пожал плечами Хайнц. — Русская полицай хитрая, она все равно заставит сознаться…

— Ты думаешь?

— Я знаю. Всех заставляет и тебя заставит. А если сам сознаешься, может, лучше будет. Быстрее отпустят.

— Так сознаваться ведь не в чем! — с отчаяньем выкрикнул Чернов, понимая, что лефортовское приключение, которое поначалу казалось чем-то несерьезным и легким, начинает принимать, нешуточный оборот. — Я же не виноват ни в чем!

— А ты сказал это следователю?

— Сказал.

— А он что?

Чернов тяжело вздохнул и опустил голову.

— Не поверил, — понимающе произнес Кунце, — они все такие: им говоришь, а они не верят, и еще злятся. Работа у них такая. А жена, значит, у тебя на таможне работает?…

Чернов кивнул.

— Плохо.

— Почему?

— Уволят, — тоном знатока сообщил Хайнц. — Точно уволят.

— Она может в суд подать… за незаконное увольнение…

— И что?… Опять примут на работу? — изумился немец.

Чернов промолчал.

— Везде — одно и то же, — сказал Кунце.

— А у тебя жена есть? — спросил Чернов.

— Нет. Не женился. Не успел.

— Ну, ты молодой еще. Успеешь.

— Есть девушка. Ульрика.

— Красивая?

— Очень.

— У меня тоже жена красивая, — сказал Чернов. — Очень красивая, даже теперь. А когда познакомились!.. Ух, какая была, шла по улице, все оглядывались. С вот такой косой.

— Коса — это хорошо, — кивнул Хайнц.

— Мы ведь с ней так и познакомились, на улице, представляешь… Она на меня мороженое уронила, — засмеялся Чернов, и на лице его появилось мечтательное выражение. — Я шел, представляешь, в новом костюме с иголочки, на свидание шел, а она меня… мороженым… И так растерялась, испугалась… извиняться стала. Я говорю: «Ничего, ничего, девушка!» А она покраснела, сразу видно, неудобно ей передо мной. Пойдемте, говорит, я тут рядом живу, замоем пятно. Я и пошел…