Станислав Родионов - Дьявольское биополе [сборник]

— Вам нужно сходить в областную прокуратуру, — повторил я.

— Он звонил, — вдруг сказала Юревич и с испугом посмотрела на меня.

— Кто?

— Алик.

— Вы же говорили, что он погиб.

— Да, труп так и не нашли.

— Откуда знаете, что не нашли?

— Три дня ныряли… И люди говорили, что труп, видимо, унесло под плотину.

— Так, а он звонил. И что сказал?

— Спросил, жива ли я. И добавил: «Пока живи».

— Что значит «пока»?

— Не знаю.

— Голос-то его?

— Да, но глухой и далекий… Будто его душат.

Я не удивился. В моей практике бывало, что покойники не только звонили, но и приходили. Помню труп замерзшего спьяну мужчины, его рыдающую жену, ее приход ко мне в прокуратуру за справкой для похорон — а через неделю она вместе с этим мужем смотрела телевизор. Случались истории и позанимательней. Однажды пожилая женщина убедительно рассказывала про известную ей группу, которая планирует захват микрорайона, — называла фамилии, телефоны, явки и склады оружия. И я, начитавшись газет и насмотревшись фильмов про новоявленные мафии, дрогнул и стал уже записывать. Выручила меня дочь этой женщины, вошедшая в кабинет с санитарами.

— Думаете, я психически больная? — поймала мои мысли Галя Юревич. — Но трубку сняла мама…

Я услышал машину, одну среди многих, но это была она, оперативная машина. Меня ждало порноателье.

— Хорошо, я сам позвоню в областную прокуратуру. Зайдите ко мне денька через два.

Какое там «денька через два» — меня две недели не было в кабинете. Разматывали порноателье, о чем как-нибудь расскажу особо. В прокуратуру я вернулся точно из командировки: другие уголовные дела заброшены, вызовы свидетелей перенесены, листки настольного календаря пожелтели от ожидания, и мне показалось, что слегка заржавел сейф. Разумеется, о Гале Юревич не вспоминал, одурманенный работой и невероятной дозой пошлости и грязи. Кстати, упакованной изящно, чуть ли не экзотически. Да и главарь — Кокосов. Потом мне долго чудился запах несвежего белья и французских духов.

Галя Юревич пришла к вечеру. Я не сразу узнал ее, в пальто и в осенней шляпке, сидевшей на тяжелых волосах легковесно, как бабочка. Она вздохнула и сняла перчатки-сеточки, которые бог знает для чего носят.

— Извините, — предварил я вопросы, — только сегодня явился, поэтому никуда не звонил.

Но предварить этот ее вопрос я бы не додумался.

— Скажите, вы… во что-то верите?

— Во многое, — улыбнулся я.

— В тайные загадки, например?..

— Мне кажется, есть две главные и тайные загадки. Загадка вселенной — жизнь, и загадка жизни — время.

Говорил я с удовольствием: после тех, как мы их прозвали, сексдопросов, беседа с этой девушкой, что летний дождь. Но мой философский ответ ее не задел; она смотрела так, будто ждала уже готовых отгадок. Тогда я непроизвольно добавил еще одну:

— Совесть — тоже загадка.

— А что такое совесть? — слабо оживилась она.

— По-моему… Совесть — это реакция души на несправедливость.

За пятьдесят лет жизни каких только мыслей не скопилось в памяти и даже в подсознании, в дневниках и на обрывках протоколов, на полях книг и так, брошенных вскользь и до сих пор витавших в воздухе. «Совесть — это реакция души на несправедливость». Одна из них, из где-то оброненных… Но, в сущности, я пользовался служебным положением, ибо эта девушка слушала меня, как старшего, как следователя. Вряд ли бы я рискнул выложить эту сентенцию о совести коллегам или на каком-нибудь совещании. Упаси бок известную мысль назовут банальной, оригинальную мысль — ошибочной.

— Наверное, совесть — что-то другое.

Вот и Галя Юревич не согласилась со моим определением.

— Что же?

— Необъяснимое…

— Я и пытаюсь объяснить.

— Вы верите в какие-то сверхъестественные силы? — спросила она уже поконкретнее.

— Верю только в интеллектуальные, — ушел я от обсуждения сверхъестественных сил.

В конце концов, я две недели не был на работе — сейф заржавел; в конце концов, половина шестого — и я вымотался, как флаг после шквала.

— У меня есть подружка, — туманно заговорила Галя. — В прошлом году пришла на работу и плачет. Просто так, сама не знает отчего. Весь день проплакала. Слезы сами бегут. Я даже побоялась оставить ее одну, проводила домой. Только мы вошли в квартиру, как звонит почтальон. Телеграмма. Ее мать скончалась.

— Галя, загадаю вам загадку из своей далекой практики… Расследовал я квартирную кражу. Свидетельница видела, что из этой квартиры вышел молодой человек, черноволосый, в синей куртке. Лица не запомнила. Мы нашли его: молодой, черноволосый, в синей куртке. Не признается.

— Это же мало: куртка, молодой…

— Добавлю: в этом парадном жила его знакомая девушка. Теперь достаточно?

— Может быть, совпадение?

— Тогда добавлю еще: у него изъяли магнитофон, украденный в этой квартире, а в самой квартире, на чемодане, нашли отпечатки его пальцев. Стопроцентные доказательства!

— Конечно, он.

— И все-таки не он.

— Как же так?

— Совпадения на уровне мистики. Магнитофон купил с рук, а чемодан поднес хозяйке этой квартиры на пятый этаж, когда шел к своей девушке.

— Вы это говорите…

— Да, к слезам подруги, которые совпали со смертью ее матери.

Я поймал себя на том, что стараюсь наставить ее на материалистическую стезю. Делать мне больше нечего. Тем более, что сегодня она ни на что не жаловалась и зашла, видимо, лишь узнать о моем обещанном звонке. Она-то не жаловалась, но я видел: то недоумение, с которым приходила Юревич в первый раз, прилипло к ней навсегда. Впрочем, возможен такой тип человека: недоуменного, что ли. Есть же люди с вечной радостью на лице или с вечной грустью, с постоянной наглостью или с робостью… У меня однажды проходил подследственный с на редкость плаксивым лицом, ставившим на допросах меня в тупик: когда же я объявил ему о прекращении уголовного дела за отсутствием состава преступления, он разрыдался на всю прокуратуру, что, оказывается, было смехом радости.

— Вчера опять звонил…

— Кто? — рассеянно спросил я.

— Алик.

— И что сказал?

— Придет на мой день рождения.

— Подробнее: как сказал, каким голосом…

— Глухим, далеким. Сначала, как в первый раз, спросил, жива ли я. А потом… «Жди, жди меня на свой день рождения». И умолк.

— Откуда же Алик, то есть его дух, узнал день вашего рождения? — задал я неграмотный вопрос, поскольку духи знают все.

— Говорила ему и даже шутя приглашала.

— А про гибель Алика кому-нибудь рассказывали?

— Что вы… Я и думать боялась.

— Но ведь кто-то вас разыгрывает?

По ее затаенному недоумению я видел, что розыгрыша Юревич не допускает. Видимо, она верит в бродячих духов, коли первый ее вопрос и был о них. Нет, ей звонит не дух — ей звонит совесть, ибо совесть — это реакция души на несправедливость разума.