Ефим Друц - Волки

— Тоскуешь, Седой? — спросила она. — Чего в бега пошел? Ты же вроде бы от дел устранился?

— Душа моя плачет, Милка, — сказал Седой, — и покоя ей нет.

— Эх, — вздохнула женщина, — дурные вы все. И денег у вас тьма, и все вам неймется, все куда-то тянет и тянет, а в конце этой дороги — пропасть.

— Мудреная ты, Милка. Что-то раньше, когда твой был жив, я таких слов от тебя не слышал…

— Что бабе надо, — улыбнулась она, — тепла побольше да денег, а все остальное, если не дура, она сама сделает.

— Это верно, — согласился Седой, — да что-то в жизни так не получается, неполадок много. Ты про Митю слышала?

— Да ты же сам и говорил. Это который бабу свою и друга убил?

— Он самый, — кивнул Седой. — Тишайший был человек когда-то, а теперь ожесточился.

— Баба поганая ему попалась, — сказала Милка, — такая только и может, что до могилы довести.

— Вот что я тебе скажу, — начал Седой, — конечно, тебе виднее. Но все же каждый от женщины разного ждет: один — заботы, другой — понимания. А любовь, милая моя, это совсем другое, это как в омут головой! И тогда не видишь, плох человек или хорош, просто не можешь без него — и все тут! Вот ведь какая штука получается!

— Любовь! — возразила Милка. — Знаем мы про нее все, гаснет она быстро, текучка ее убивает, ежедневное мельтешение. Силы гаснут, и на любовь времени не остается.

— Если дорог человек, на него всегда времени хватает. Ты-то своего любила?

— Любила. Да мне его уголовные дела поперек горла стояли. Хотела я нормальной человеческой жизни, а он даже ребенка мне не сделал. Все потом да потом… Вот и не успел, сгинул.

— Бабские твои разговоры, — сказал Седой, — все счета предъявляете да судите, а мужик, он в пропасть падает и не считает, что да как.

Милка рассмеялась.

— Мужик с бабой не понимают друг друга, как бы близки они ни были… Ладно, хватит об этом. Ты долго будешь здесь отсиживаться?

— Не знаю, — ответил Седой. — Может, Митя догадается приехать? Он про эту хазу знает. Мне его очень недостает. Одинок я, Милка.

— А как же твоя?

— Чужая она, — в сердцах сказал Седой. — Холодом от нее веет.

Милка подошла ближе, положила голову ему на плечо, и Седой почувствовал, что размякает. Он повернулся и обнял ее.

В дверь постучали — два раза, как и было условлено.

— Это Митя! — сказал Седой и отстранился. — Пойди, открой ему.

Милка пошла к дверям.

— Кто? — спросила она.

— Митя! — последовало в ответ.

Голос был незнакомым.

— Что-то не похоже, — засомневалась Милка.

— Открывай, шалава, — раздался голос, — а то дверь выбью.

— Беги, Седой! — крикнула Милка.

Седой прыгнул к окну и распахнул его. При тусклом свете фонаря в саду виднелись какие-то люди, прячущиеся за деревьями. Седой наугад выстрелил. Послышался стон. В то же мгновение дверь затрещала под ударами. Послышалась цыганская речь.

«И здесь они меня нашли, — подумал Седой, — вот вездесущие, дьяволы!»

Откуда мог знать Седой, что неподалеку от этой дачи, на соседней улице, живут цыгане и что им, конечно, известно: кто-то скрывается рядом. И еще подумал Седой о том, что, может быть, так и не увидит Митю и не успеет с ним перемолвиться хотя бы двумя словами. Он хотел рассказать ему о том, что на земле совсем не осталось близких людей и холод забрался в душу и леденит ее.

Но что-то спугнуло цыган, и они не добрались до Седого. Милицейский наряд, объезжающий поселок, услышал выстрелы и подъехал к даче. Через сады и лес Седой пробрался в безопасное место. Он чувствовал себя затравленным зверем. И такая тоска была в его сердце, что, попадись сейчас Седому любой человек, ему бы не поздоровилось.

А Митя искал Седого. Конечно, он догадывался, где тот может быть, но, сойдя с электрички (дача была неподалеку от станции), услышал выстрелы и сразу же понял, в чем дело. Митя перешел на другую платформу и с первым же поездом уехал обратно в Москву. Видно, дело это решилось и кто-то накрыл Седого в его лежбище, а, значит, надо сказать цыганам, что Седой мертв.

Но цыганская почта работает безотказно, и, когда Митя приехал к цыганам, там уже обо всем знали.

— Что скажешь, Митя? — спросил его Тари.

— Нет больше Седого, прихлопнули его. А кто — не знаю.

— Плохо же ты думаешь о своем друге, — усмехнулся Тари. — Не так-то просто его взять. Ушел он. Спугнули нас. Менты поперек дороги встали, а Седой ускользнул.

«Это он мне нарочно говорит, — подумал Митя, — чтобы держать на крючке. Только зачем ему это надо? Вообще, зачем я им?»

Этого он понять не мог.

— Ты нам не нужен, Митя, — словно читая его мысли, сказал Тари, — можешь идти куда хочешь, мы тебя не держим.

— Куда мне идти?! Нет у меня дороги.

— Дорога всегда найдется, — сказал кто-то из цыган.

Митя устало подошел к столу, ни на кого не глядя, налил себе водки и выпил.

— Я переночую здесь, — сказал Митя, — а потом уйду.

Тари кивнул.

— К тебе счетов нет, — проговорил он. — Седого мы с тебя списали. Это наша забота.

Мгновение человеческого существования в необозримом пространстве времени наводит на печальные размышления. И все же самодостаточность жизни и, главное, самоценность ее для каждого — очевидна. Дар высшего существа, того, кого люди поименовали Богом, — жизнь дается человеку на радость каждому. Но иногда над кем-нибудь из живущих повисает проклятие, и жизнь его превращается в ад.

Валерка метался от одного приятеля к другому и беспробудно пил. Он пытался найти хоть какой-нибудь выход из создавшегося положения и уйти от Седого. Единственное, чего Валерка никак не мог взять в толк, зачем он понадобился Седому. Может, он хочет чужими руками провернуть какое-нибудь серьезное дело — самому-то уже не под силу! Или Седой использует его как подсадную утку в своей, ему одному известной игре. Но Валерка понимал: все это полуправда, от чего на душе было муторно — казалось, он барахтается в сетях и не может освободиться.

Наконец Валерка оставил приятелей и побрел по ночному городу просто так, без всякой цели. Услышав его пьяные бормотания, случайные прохожие испуганно шарахались в сторону. Валерка шел и разговаривал сам с собой.

— Схожу с ума, — с пьяной тоской констатировал он. — И никто мне не поможет. Человек одинок, и нет ему в пустыне друга…

Потом он на мгновение остановился, закурил сигарету и снова пошел бродить, не разбирая улиц и переулков.

Неожиданно у него промелькнуло: «А может, это проклятие? Но за что, за что? Что я такого сделал, что мне выпала эта доля?»

Откуда было знать парню, что выбор Седого случаен и взгляд старого вора мог остановиться на любом привлекшем его внимание человеке…

Парень и не заметил, как оказался у дома, где жила Алина. Валерка почти машинально поднялся на лифте и позвонил в дверь. Долго не открывали, потом испуганный женский голос тихо произнес: