Ефим Друц - Волки

— Почему?

— Бесполезно. Разве зависит от меня, будешь ты писать или нет? Я только подскажу тебе, а остальное ты сделаешь сам. Старик продолжал жить в совершенно другой эпохе. Он был знаком с Есениным, Цветаевой, Пильняком. И душой своей все еще находился там, среди них.

— Однажды пьяные Есенин и Мариенгоф раскритиковали стихи какого-то парня, который обратился к ним за советом и помощью, а тот вышел в коридор и застрелился. Есенина так потрясла его смерть, что он долго не мог прийти в себя. Все время повторял: «Талантливый парень, а мы с Толькой — пьянчуги!»

— Да, — протянул Митя, — бывает…

— Ты, Митя, сломался на пустом месте, а о своем призвании забыл. Женщина тебя погубила. Это все оттого, что ты ушел от хороших людей.

— Я думал, — ответил Митя, — что мне достаточно одной любви и одного друга. А они оба меня и предали. И вот я остался один. Теперь можно и творчеством заняться, — рассмеялся Митя.

— Одиночество — свято, но оно ненадолго, — усмехнулся старик. — Я вот живу не своей жизнью, а жизнью людей, которые меня окружают. Жду писем, телефонных звонков, людей. Сам влиять на события я уже не могу, стар стал, да и не хочется. Ты, Митя, не удивляйся тому, что я тебе все это говорю. Может быть, когда-нибудь и тебе захочется написать обо мне пару слов. А то, что я на тебя пародии пишу, так ты не серчай, знаешь, как это было у Блока: «Здесь жили поэты и каждый встречал другого надменной улыбкой».

— Ну конечно, я все понимаю и не обижаюсь.

— Вот сегодня вечерком мы с тобой вдвоем будем, тогда обо всем и поговорим…

Но побыть одним им так и не удалось.

От зеленого абажура на четырехугольный стол падали продолговатые тени. Толстая неуклюжая баба танцевала, обнимая за шею стройного парня. Ее руки были похожи на жерла орудий. Тени изгибались совсем не в такт музыке и продолжали плавать по комнате, как птицы на водяной глади.

— Ну и натворил же вчера наш метр, — услышал Митя голос парня в шерстяной рубашке, плотно облегавшей его коренастую фигуру.

— Что он выкинул? — переспросил его другой парень.

— Напился до чертиков и целовался с кем-то.

— Ха-ха-ха, — взревели вокруг.

Люди отступили, прижались к стенам, и Митя оказался в середине круга, со всех сторон окруженный хищными оскалами.

— Чего они там гогочут? — полюбопытствовал старик.

— Ничего, метр, все хорошо, — успокоил его Митя.

Старик обнял Митю и прижался седой головой к его плечу.

— Ты знаешь, парень, а ведь они, когда гуляют, твои песни поют. Рад?

— Чего там!

— Поцелуй меня, касатик, разрешаю тебе первый раз в жизни, — прошептала женщина с испитым лицом. Ее шепот был трагически-неестественным и оттого совершенно мерзким. Она низко поклонилась, затем разогнулась, и дробная трель цыганочки пронеслась по комнате:

— Эх, раз, еще раз, еще много-много раз…

Парень в очках завернулся в простыню, глухо вскрикнул и начал какой-то странный танец в саване, напоминающий погребальную процессию.

— Митя, — прошептала девушка, стоящая неподалеку, — уйдем отсюда, уйдем, мне страшно, они отпевают старика.

Митя почувствовал, как мороз пробежал по коже, и содрогнулся. Он встал, накинул пиджак. Старик по-прежнему сидел в кресле и не отрываясь смотрел в одну точку. Митя тронул его за плечо.

— Ты уходишь, Митя? Почему?

— Не могу их выносить. Сейчас я начну бить эти морды.

— Да, да, — в такт Митиным мыслям сказал старик, — не удалось нам поговорить наедине. Не так я представлял себе свои последние дни…

— Дом-то старый, — неожиданно сказал Митя. — Наверное, скоро его сломают.

— И музыка чудная, — тихо вымолвил старик, — когда я был молодым, такой музыки не было.

— Я ненадолго, пойду пройдусь, — сказал Митя. — Я не прощаюсь.

Старик крепко сжал его руку.

— Ты не забывай меня, Митя…

— Проклятие на всех нас лежит, — сказал Митя, — а за что — не знаю!

Словно издалека донесся гитарный перебор, и хриплый женский голос вывел:

— Эх, раз, еще раз, еще много-много раз…

Когда Митя вернулся, старик все так же сидел у стола и смотрел на подоконник, по которому гуляли голуби. В комнате никого не было, кругом валялись окурки и пустые бутылки, пахло застоявшейся пищей и табаком.

Старик не боялся людей, и, может быть, поэтому, они все время наказывали его, порой бессознательно, порой намеренно. Старик не столько верил им, сколько спасался от одиночества, и люди чувствовали это. И все же часто они уходили раньше времени, особенно когда в доме не было водки и говорить было не о чем…

Он сидел, высокий, так и не сгорбившийся с возрастом человек, на своем обычном месте возле старого стола. И каждый день Митя наблюдал одну и ту же картину. Вот, например, вчера. На сломанном диване возлежал один из царственных молодых, свесив худые ноги в ярких клетчатых носках.

— Последнее время почти совсем оглох, не слышу, о чем разговор ведется…

— И не слушай, и не слушай, — передразнил его парень с узкими рыбьими глазами.

— О чем это он? — переспросил старик у Мити.

— Да так, всякую ерунду порет, можно и не слушать.

Парень, лежащий на диване, приподнялся и вяло произнес:

— А ты чего ему поддакиваешь, сегодня ведь не суббота?

— Молчи, — ответил Митя, — а то я тебя сейчас выучу. Ведь на человека не похож, даже жрать и то не умеешь. Чавкаешь, как свинья.

— Подумаешь, все так едят.

— Метр, может ты бабу хочешь?

— Ха-ха-ха, — взревели ребята.

Старик не расслышал.

— Шутят они, все шутят да шутят, — буркнул Митя.

— Все они шутники, ходят ко мне обувь чистить, поддать да с бабой поваляться. И какие к черту из вас люди получатся?

И все же он любит этих молодых. Недавно вымаливал у Генки порошки от головной боли, а получил порцию слабительного! Ох и хохмы проделывали с ним ребята! Однажды сперли на Серпуховке, у метро, новогоднюю елку.

— Ну, метр, — радостно гогоча и перебивая друг друга, кричали ребята, с трудом втащив елку на шестой этаж. — Хороший подарок мы тебе купили? Мы и игрушки принесли.

Старик поначалу обрадовался. Но на пирушке, ласково называемой поддавоном, узнав, что елка краденая, насмерть перепугался. А на другое утро изрубил елку на куски и потихоньку вынес во двор, на помойку, чтобы никто не видел.

— Что же они со мной делают, сукины дети, а, Митя? Я им верю, а от них только беда одна.

— Чего ты боишься? — говорили ребята. — Ну какая тебе от нас беда может быть?

— Ты поддать хочешь сегодня? — спрашивал Юрка. — Тогда гони деньги.

Выпить старик хотел всегда. Появлялась водка, и воцарялось шумное веселье. Горланили блатные песни. Стихи ребят не интересовали. Правда, иногда, совсем уже впав в гульбу, они просили:

— Прочти, метр, «Оленя», а?

Старик обычно отказывался, но потом сдавался. И тогда в комнате звучал его надрывный резкий голос: