Ефим Друц - Волки

— Всяким он был, бывал и розовым…

— Красным скорей, — заметил Седой, и Костолом его понял, но не ответил, а двинулся к шкафу и, достав оттуда бутылку водки и два стакана, поставил их на стол.

— Жратвы нет, — сказал Колька, — хотя хлеба есть немного и лука. Нам хватит. Маруха моя еще не приходила. Боится она, когда я тоскую, думает, я ее пришью.

— Ишь ты, — удивился Седой, — понимает она тебя!..

— Это точно.

И Костолом внимательно посмотрел на Седого, но было в нем, в этом взгляде такое, что у другого бы мурашки по коже побежали. На Седого же взгляд не подействовал.

— Охолони, Колька, — сказал он, — я сейчас тоже в разладе, можем и поссориться, а нам с тобой — ни к чему.

— Верно, — согласился Костолом. — Ты тоже можешь. А что у тебя случилось? Никак тоска заела?

— Хоть ты и не поп, чтобы я тебе исповедовался, но скажу. В загоне я. Обложили. Ищут. Домой мне хода нет.

— Менты, что ли? — поинтересовался Колька.

— Про ментов не знаю, цыгане меня обложили!

Колька даже присвистнул от удивления.

— Цыгане?

— Ну да.

— Ты что, с Гурано сцепился?

— Это не Гурано — молодые «волки». Пришил я одного за дело. Вот они меня и ищут. Просят за голову этого своего много зеленых.

— Так отдай, — сказал Колька, — и дело с концом.

— Нет у меня сейчас столько, сколько они просят.

— Сходи, возьми!

— Об этом я и хочу с тобой потолковать, — сказал Седой. — Раньше легче было, Арнольдыч помогал.

— Что значит — помогал, где он?

— Убили его цыгане!

— Вот оно что, жаль старика! За это я бы с них шкуру снял!

— Снимешь, успеется. Со мной пойдешь?

— Потолкуем, — кивнул Колька. — Есть что-то интересное?

— Да, — сказал Седой. — Но каша заварилась густая, я еще не все тебе рассказал. Ты Митю помнишь?

— Митьку-то, который всегда возле тебя крутился?

Седой кивнул.

— Маруха рассказывала, что он вроде бы пришил кого-то. Вот номер! Он же далек от наших дел был.

— Да, — ответил Седой. — Баба ему изменила с его же дружком. Он обоих и отправил на тот свет. А сейчас в бегах. Менты его ищут. Скитается где-то. Но самое главное — он с цыганами связался, с теми, которые за мной охотятся.

— Во завязка, — буркнул Костолом, — почище, чем в романе.

— Да, завязалось.

— Ну, Митя тебя не продаст!

— Я так же думаю, но цыгане могут его прижать, они это умеют.

— Все равно не продаст, — подтвердил Колька, — уж больно он лип к тебе всю жизнь. Что-то в тебе ему шибко нравилось. Ты его видел после всего?

— Да, встречались. Он мне советовал уехать из города.

— Не дело это, — сказал Костолом, — на периферии тебя легче отыщут. Как же Митя к цыганам попал?

— Говорил мне, что в таборе скрывался, спасли они его.

— Они властям никого не отдают, это верно, — хмыкнул Колька.

— А ты все по старинке живешь? — спросил Седой и разлил водку. — Редко выходишь?

— Устал я, Седой, да и вокруг черти что творится. Не по душе мне это.

— И мне противно, — согласился Седой. — Вот и давай пощупаем новых хозяев жизни.

— Я не против, — согласился Костолом, — только обмозговать надо. Да, кстати, где Гурано, не знаешь?

— Думаю, — ответил Седой, — он придет к тебе. Меня будет искать.

— Вот и хорошо, возьмем и его…

В цыганском доме шла разборка. За столом в окружении молодежи сидел Гурано. Лица молодых «волков» были насуплены.

— Ты, морэ, «в законе», — говорил один из цыган, — И все-таки ты — ром, а не гаджё. Значит, жизнь рома тебе должна быть дороже жизней всех остальных.

— К чему клонишь? — спросил Гурано.

— Седой — твой друг?

— Ну!

— Отдай нам его, он виноват.

— За кого вы меня держите? — спросил Гурано. — Я что, джуклор о ?

— Но ведь Седой не цыган! Он — чужак, и на его руках цыганская кровь, не отмыться ему.

— Пусть другие его ищут, я здесь не участник.

Цыгане сдвинулись плотней.

Молодые «волки» были разъярены до предела, и неизвестно, что произошло бы в следующую минуту, но неожиданно зазвучала гитара, и низкий женский голос вывел:

Старая цыганка пела, и возникало ощущение, что она поет о своем сыне, хотя у убитого Бамбая матери не было. Еще мгновение — и молодые «волки» уничтожили бы Гурано, но цыганский закон действовал и здесь, в городе: пока звучит песня, хоть пожар, хоть землетрясение — ничто не имеет значения — должна быть полная тишина. Песня — священна! Цыганка резко оборвала песню и вышла. Наступило гробовое молчание, которое нарушил Гурано:

— Одни сутки, ромалэ, дайте мне только один день, и я решу, что делать с Седым!

— Шук а р [14] Шук а р — хорошо (цыг.). , Гурано, — сказали ему, — так и будет. Не станем тебя торопить. Думай, что делать, ведь ты — ром!

Еще мгновение — и в доме воцарилось безудержное веселье. Зазвучали гитары, и полилась песня:

Гурано сидел, пил водку, и в душе его все чаще возникали сомнения: может быть, они действительно правы, эти молодые «волки», и он, ром, не должен уходить от своего племени и защищать жизнь Седого. Но сомнения отступали, когда он вспоминал о лагерях, в которых скитался вместе с Седым, о том, что тот не раз выручал его из беды и даже спасал от смерти. Трудно было Гурано сделать выбор, но иного пути не было. А за столом продолжали звучать песни: