Айрис Мердок - Лучше не бывает

– Надо расспросить Полу о Родосе. Помнишь, она ездила туда в круиз. Между прочим, что такое с Полой? Мне кажется, она выглядит ужасно подавленной и взволнованной.

– О, это просто конец учебного года. Она так ответственно относится к экзаменам.

– Дьюкейн навестил Вилли, да?

– Да, Дьюкейн видел его, а потом и Мэри тоже.

– Вилли в порядке?

– С ним все прекрасно. Он сказал Мэри, что Дьюкейн сильно взбодрил его.

– Дьюкейн так мил.

– Он такой хороший…

– Для Вилли он точно хороший.

– Он для всех нас хороший. Октавиен…

– Да, дорогая?

– Я целовалась с Дьюкейном в буковом лесу.

– Как тебе повезло! Ему понравилось?

– Он был очень мил.

– Не влюбляй его в себя слишком, дорогая. Я имею в виду, это может причинить боль.

– Нет, ему не будет больно. Я слежу за ним.

– Он очень умен на самом деле, и к тому же он очень порядочный человек.

– Да. Забавно, что он никогда не был женат.

– Не нужно строить по этому поводу догадки.

– Не знаю. Не думаешь ли ты, что он педик, хотя бы на бессознательном уровне? Я никогда не слышала ни о каких его связях с женщинами.

– Это потому, что он дьявольски скрытен, он как устрица.

– Да. Он как устрица. Ты знаешь, он мне так и не рассказал, что ему поручили это расследование.

– Он очень нервничает по этому поводу.

– Тем более меня сердит, что он не рассказал мне! Кстати, он думает, нам лучше не рассказывать Вилли об этом бедном парне, как бишь его зовут, Рэдичи.

– Он совершенно прав. Мне не приходило в голову.

– Он думает обо всем. Рэдичи ведь не мог быть шпионом или кем-то в этом роде?

– Конечно нет. Я предполагаю, что Джона нервирует мысль о копании в чужой жизни.

– А я нашла бы это увлекательным!

– Кажется, это пугает его. Он боится, что откроет нечто… странное.

– В сексуальном смысле?

– Да. Он же старый пуританин, ты знаешь.

– Знаю, и меня это приводит в восторг. Как ты думаешь, он думает о том, чем мы занимаемся?

– Он об этом вообще не думает.

– Октавиен, поторопись. Я уверена, что Дьюкейн теперь мне все расскажет, я имею в виду – насчет женщин, о своем прошлом. Он расскажет теперь.

– Ты собираешься расспрашивать его?

– Да, я не боюсь Дьюкейна.

– Думаешь, я боюсь? Что ж, может быть, в некотором роде. Мне невыносима мысль, что этот человек может плохо подумать обо мне.

– Да, мне тоже. Тебе не кажется все же подозрительным, что он завел слугу?

– Нет, не кажется. Дьюкейн не гомосексуалист.

– Октавиен, ты когда-нибудь видел этого слугу?

– Нет.

– Я спрошу Дьюкейна об этом слуге тоже. Он не способен лгать.

– Он способен смутиться.

– Да, тогда я попробую разузнать об этом слуге. Я зайду, когда Дьюкейна не будет дома, и посмотрю на него.

– Кейт, милая, неужели ты действительно думаешь…

– Нет, нет, конечно. Дьюкейн безупречен. Это в нем и восхищает.

– Безупречен? Этого нельзя сказать ни об одном человеке.

– Безупречен. Вот почему он неуязвим.

– И ты неуязвима. И я.

– Дорогой Октавиен, как мне нравится, что мы все друг другу рассказываем.

– Мне тоже.

– Бог в небесах, и на земле благоволение. Иди спать, дорогой.

– Сейчас приду.

– Дорогой, ты такой кругленький…

– Ты готова, дорогая?

– Да, я готова. О, дорогой, угадай , что Барби привезла в качестве подарка для дома – она прячет его для твоего дня рожденья.

– Что?

– Часы с кукушкой!

Дьюкейн через стол смотрел на Макграта, учрежденческого курьера, сидевшего напротив.

Шелковым голосом Дьюкейн спросил:

– Я получил информацию, заставляющую меня заподозрить, что вы, мистер Макграт, были связаны с недавней продажей прессе непристойной истории, касающейся мистера Рэдичи.

Дьюкейн ждал. В комнате было жарко. За окном приглушенно шумел Лондон. Маленькая беззвучная муха резко спикировала на руку Дьюкейна.

Светло-голубые глаза Макграта пристально смотрели в лицо Дьюкейна. Потом Макграт отвел глаза и закатил их, будто делая упражнение. Потом несколько раз моргнул. Он опять посмотрел на Дьюкейна и доверчиво и робко улыбнулся.

– Ну-у, сэр, я думаю, это уже вышло наружу, правда, – сказал Макграт.

Дьюкейна раздражал неопределенный шотландский выговор, не дававший возможности определить, из какой именно местности он происходит, и цветовая гамма, присущая этому человеку. Мужчина не имеет права иметь такие рыжие волосы и белую кожу, и такие бледно-водянистые голубые глаза и, в довершение всего, такой сладкий розовый рот. Макграт был воплощением дурного вкуса.

– Я хочу получить некоторую информацию от вас, мистер Макграт, – сказал Дьюкейн, торопливо, с видом делового человека роясь в бумагах и стряхивая приставучую муху. – Прежде всего, я хочу знать, в чем заключается эта история, которую вы продали, а затем я задам вам еще несколько дополнительных вопросов.

– Меня выпрут? – спросил Макграт.

Дьюкейн колебался. Конечно, увольнение Макграта было делом решенным. Однако в данный момент Дьюкейн нуждался в его сотрудничестве. Он ответил:

– Я этим не занимаюсь, мистер Макграт. Начальство, несомненно, сообщит вам, если срок вашей работы здесь истек.

Макграт положил руки, слегка поросшие рыжеватыми волосами, на стол и наклонился вперед. Он доверительно сказал:

– Готов биться об заклад, что меня турнут. Будете спорить?

Дьюкейн теперь понял, что у него интонации кокни.

– Я бы хотел иметь копию той истории, мистер Макграт. Можете ли вы снабдить меня ею?

Макграт откинулся назад. Он поднял брови со слегка испытующим видом. Брови были чуть рыжеваты и почти незаметны на его лице.

– У меня нет копии, – сказал он.

– Продолжайте, продолжайте, – сказал Дьюкейн.

– Клянусь, у меня не было копии, сэр. Я же не записывал эту историю. Да и не больно-то ловок я в писании. Вы же знаете этих журналюг. Я просто рассказывал, а они записывали. Потом они перечитали это мне вслух, и я подписал. Сам я ничего не писал.

Это наверняка правда, подумал Дьюкейн.

– Сколько они вам заплатили?

Бледное лицо Макграта стало плоским.

– Финансовые дела – это личное дело человека. Сэр, можно…

– Я бы советовал вам немного снизить тон, мистер Макграт, – сказал Дьюкейн. – Вы поступили крайне безответственно, и у вас могут быть серьезные неприятности. Почему вы продали эту историю?

– Ну, видите ли, такой джентльмен, как вы, сэр, даже не подозревает, что значит нуждаться в самом необходимом, сэр. Я продал ради денег, сэр, и я этого не стесняюсь. Я просто оказался первым, сэр, и вы на моем месте поступили бы так же.

Наглый парень, думал Дьюкейн, и, кажется, законченный негодяй. Хотя Дьюкейн полностью не осознавал этого, но в огромной степени его адвокатской карьере помешало то, что ему не хватало способности представить внутренние мотивы подлости, на которую он сам не был способен. Его воображение, проникая в мир зла, просто преувеличивало его собственные проступки. Поэтому его суждение о Макграте как о «совершенном негодяе» было беспомощным и абстрактным. Дьюкейн не мог представить себе, что это значит – быть вот таким Макгратом. Полная непроницаемость для него такого рода подлости, как ни странно, сделала Макграта более интересным в его глазах и даже более симпатичным.