Айрис Мердок - Лучше не бывает

– О, это ты, – сказал Вилли Кост. – Давненько не виделись.

Тео медленно вошел в коттедж, не глядя на хозяина, и закрыл дверь, прислонившись к ней плечом. Он прошелся по комнате и поставил на подоконник бутылку виски. Он зашел в кухню Вилли, взял два стакана и кувшин с водой. В каждый стакан он плеснул немного воды и немного виски и предложил один стакан Вилли, сидевшему за столом.

– Что это за музыка? – спросил Тео.

– Медленная часть Двенадцатого квартета. Опус сто двадцать семь.

– Я его не выношу.

Вилли выключил граммофон.

– Эта медленная часть изображает агонию сознания.

– Да, – сказал Вилли.

Тео, прислонившись к высокому окну, выглянул в него.

– Чудесный бинокль. Это Барбара тебе подарила?

– Да.

– Я вижу трех наших граций, идущих по краю моря. Одна красивее другой.

– О да.

– Знаешь, почему я так долго не приходил?

– Почему?

– Я подумал, что вреден для тебя.

Вилли пил виски.

– Ты знаешь, это не так, Тео.

– Так. Тебе нужны простые обыкновенные люди. Мы с тобой всегда говорим о метафизике. Но вся метафизика от дьявола, от дьявола.

– Значит, нет метафизики добра?

– Нет. По крайней мере, об этом ничего не может быть сказано.

– Печально для человеческого рода, потому мы все по природе болтуны.

– Да. Мы все по природе болтуны. И это углубляет, удлиняет, распространяет и усиливает зло, живущее в нас.

– Брось, брось, – сказал Вилли. – Очень немногие люди разделяют дьявольские теории, о которых ты говоришь.

– Но эти теории влияют на людей, проникают в них. Эти теории порождают иллюзию знания. Даже то, в чем мы совершенно уверены, всего лишь иллюзорная форма.

– Как что, например?

– Как суета. Все – суета, Вилли, и человек проходит тенью. Ты и я – мы единственные люди здесь, которые знают это, вот почему нам так трудно друг с другом. Нам хорошо бы поболтать на эту тему. Ты и я – мы единственные люди, которые знают, но мы также знаем, что не знаем ничего. Наши сердца слишком испорчены, чтобы познать такую вещь, как истина, мы знаем ее только как иллюзию.

– Есть ли выход?

– Есть миллион выходов на эту сторону , обратно в мираж обыденной жизни. Булочки к чаю – один из выходов. Проперций – выход. Но есть и дырки от гвоздей. Нужно суметь… пробраться через них… на другую сторону.

– Может быть, ты и прав насчет Проперция. Но я хочу защитить булочки к чаю.

– Мэри.

– Нет, не Мэри. Мэри из другой оперы. Только булочки к чаю.

– Есть булочки и булочки, – уступил Тео. – Но возьмем для примера Проперция. В чем смысл твоей активности, к чему ты действительно стремишься? Бессмысленная суета, заполнение пропасти, которая должна бы оставаться пустой, тогда тебе легче было бы спасти свою душу. Разве твое издание Проперция будет великим научным достижением?

– Нет.

– Оно необходимо человеческому роду?

– Нет.

– Не великое и даже не необходимое. Нечто среднее, то, чем просто заполняют время. Зачем же ты этим занимаешься?

Вилли задумался на минуту. Он сказал:

– Это выражает мою любовь к Проперцию и мою любовь к латинскому языку. Любовь стремится найти себе выражение, ради нее надо работать. Может быть, это невозможно определить в рамках твоей дьявольской метафизики, без того чтобы не извратить, но это – несомненное добро. И если несомненное добро достижимо, то нужно протянуть к нему руку.

– Разреши мне исправить твое определение, Вилли. Объект любви тут – ты сам, это та ценность, которую ты с помощью Проперция и латыни стремишься пробудить и защитить.

– Возможно, – сказал Вилли. – Но я не вижу, почему так уж нужно знать. Ты велик потому, что ничего не знаешь. Лучше не знать, правда?

Тео отошел от окна и встал у стола, упершись в него костяшками пальцев и рассматривая своего хозяина. Полы его пиджака слегка распахнулись и обнажили засаленную рубашку, пятнистые коричневые подтяжки и грязный шерстяной жилет. Присущий Тео запах пота и собачьей шерсти распространился над открытыми книгами и словарями. Вилли нагнулся, потирая тонкую лодыжку своей изящной рукой.

– А что после Проперция? Что?

– Другое пустое занятие, чтобы заполнить время, наверно.

– Кто-нибудь рассказал тебе о парне, покончившем с собой?

– Нет, – ответил Вилли удивленно. – Кто?

– О, кто-то, кого мы не знаем, как говорит Кейт. Какой-то незначительный человек из конторы моего дорогого брата. Они все разволновались. Это самое забавное, что случилось с тех пор, как Октавиен стал кавалером ордена Британской империи. При тебе молчат об этом, ты знаешь почему! Для всех здесь ты стал какой-то священной коровой.

– Зря они беспокоятся обо мне, – пробормотал Вилли. – Я выстою до конца своего срока.

– Да, я это знаю, – сказал Тео, – хотя и не знаю почему. И не знаю, почему и я выстою тоже. Мне плохо в последнее время. И мне трудно выносить это там, в доме. Вот почему я прихожу мучить тебя. А там все становится хуже. Они так мило следят друг за другом, так ласково. Homo homini lupus est [13]. Они все – сексуальные маньяки и даже не подозревают об этом. Вот хоть мой дорогой братец, этот совершенный шар, получающий эротическое удовлетворение, наблюдая за тем, как его жена флиртует с другим мужчиной…

– Почему бы не быть к ним немного снисходительным, – сказал Вилли. – Они не причиняют никому вреда. Ты поносишь нас за то, что мы не святые.

– Да, да, да. А когда я перестану обличать, я просто умру. Это все, что я знаю, и я буду выкрикивать это, как скучная птица, знающая только один напев.

– Если ты знаешь так много, ты должен знать большее. Есть свет , в котором ты судишь нас.

– Да, – сказал Тео, – свет являет мне зло, но не дает надежды на добро, ни на волосок надежды, ни на волосок.

– Ты наверняка ошибаешься, – сказал Вилли, – наверняка ошибаешься.

– Ты выражаешь трогательную и фундаментальную форму религиозной веры. Тем не менее все они прокляты.

– Тео, – сказал Вилли, – расскажи мне как-нибудь, расскажи хоть сейчас о том, что на самом деле случилось с тобой в Индии, что случилось ?

Он потряс головой, склонив над столом свое узкое, заостренное лицо.

– Нет, душа моя, нет. – Он помолчал. – Ты, Вилли, расскажи мне как-нибудь, хоть сейчас расскажи, что было с тобой… там.

Вилли молчал, разглядывая свою руку, как будто пересчитывая пальцы. Он медленно сказал:

– Я мог бы… когда-нибудь… рассказать тебе.

– Чушь, – сказал Тео. – Ты не должен мне рассказывать, о таких вещах не говорят, я не буду слушать.

Он отшатнулся от стола. И, обойдя его, подошел к Вилли сзади. Он положил свои широкие плотные руки на плечи Вилли, ощущая маленькие, как у кошки, кости. Он помял его плечи. И сказал: