Айрис Мердок - Лучше не бывает

Твоя Кейт

Письмо Джессики содержало следующее:

Мой любимый, мой любимый, мой Джон, это мое обычное ежедневное послание, в котором я хочу сказать, что люблю тебя до самозабвения. Ты был таким бесконечно милым вчера, после того как я была такая ужасная, и ты знаешь, как я невыразимо благодарна тебе за то, что ты остался. Я лежала потом на постели целый час и плакала – от благодарности. Разве мы сможем спрятаться от нашей любви? Хочу уверять тебя в моей любви каждый день. Конечно, у нас есть будущее.

О боже, сказал Дьюкейн про себя. Как бы он не хотел, чтобы девушки прочли эти письма. Невозможно объяснить экстатический темперамент Кейт Джессике или, наоборот, растолковать Кейт, что Джессика живет в мире фантазий. Письмо Кейт звучало, как записка от любовницы. Джессика будет уверена, что он лжет, а он не сможет перенести этого. Он мог перенести разлуку с Джессикой, но едва ли он сможет перенести, если она будет думать о нем плохо. А письмо Джессики было еще более выразительным. Возможно, он попытался бы исповедаться перед Кейт, но романтическое очарование их отношений будет разрушено, и Кейт, конечно, почувствует себя обманутой. Поверит ли она ему до конца в любом случае? У них все будет по-другому отныне. Дьюкейн с ужасной ясностью видел, что ничего нельзя поделать. Он не мог заключить сделку с Макгратом, это была бы непереносимая и неверная ситуация. Оставалась одна надежда – припугнуть его.

– Поймите же совершенно отчетливо, Макграт, – сказал Дьюкейн, – что я не пойду на ваше дьявольское предложение. Я не собираюсь платить вам ни пенни. И если вы пошлете эти два письма двум молодым дамам, я сразу же пойду в полицию и обвиню вас в вымогательстве. Не думаю, что вам придется по вкусу долгое пребывание в тюрьме.

– Ах, бросьте, бросьте, сэр, – сказал Макграт – его вялое лицо расплылось в жеманной улыбке. – Не думаю, что вы так и сделаете. А если бы вы сделали так, сэр, я бы просто продал эту историю в газету. И обе молодые дамы будут так потрясены!

– Вы настоящий негодяй, – сказал Дьюкейн.

– Не надо. Не надо. В конце концов, сэр, как мужчина мужчине – у вас столько преимуществ передо мной. Почему ваши интересы важнее моих?

Дьюкейн думал: мне нужно выиграть время. Он не станет посылать письма, пока у него есть надежда получить деньги. Я должен просто объяснить все Кейт и Джессике, подготовить их. Но как я смогу? Он сказал Макграту:

– У вас выигрышная позиция, не отрицаю, Макграт. Примите мои поздравления по поводу вашей сообразительности. Я обдумаю ваш проект. Мы должны прийти к какому-то соглашению, имея в виду, что ваши запросы довольно умеренны. И предупреждаю, что, если вы перестанете быть умеренным, я сразу же обращусь в полицию. Но мне нужно время, чтобы все обдумать. Зайдите ко мне опять дня через два или три.

– Спасибо, сэр, спасибо, – сказал Макграт. – Я знал, что вы будете разумны и спокойны. Могу ли я надеяться на маленькое вознаграждение, не принуждая вас ни к чему впоследствии, а просто – в знак нашей дружбы?

– Сомневаюсь в нашей дружбе, – сказал Дьюкейн, – но вот возьмите два фунта.

– О, благодарю, благодарю вас. И позвольте напомнить, сэр, если осмелюсь сказать, есть еще один пункт – вы знаете мою жену Джуди, мы понимаем друг друга, мы с Джуди. А Джуди – добрая девушка, если посмотреть философски, и Джуди вы очень понравились, сэр, и если вы захотите…

– Как вы осмеливаетесь говорить со мной о вашей жене таким образом! – закричал Дьюкейн. – Убирайтесь вон! Вон! – Он бросился к двери и открыл ее.

Файви быстро отпрыгнул и попытался сделать вид, что вытирал стол в холле.

– Послушайте, вы! – кричал Дьюкейн. – Сейчас же вон, Макграт!

– Ладно, ладно, сэр, но я вернусь, как мы договорились, – пробормотал Макграт, поспешно выходя в холл.

Он на мгновение остановился перед Файви, и они посмотрели друг на друга, как две собаки. Затем он выскочил из дверей.

Дьюкейн повернулся к Файви.

– Вы пьяны! – крикнул он. – Я чувствую запах. Идите спать. И если это повторится, я немедленно вас уволю.

Файви покачнулся, ласково посмотрев на Дьюкейна укоряющим взором своих карих глаз, повернулся и начал осторожно подниматься по лестнице. Дьюкейн вернулся в гостиную и захлопнул дверь.

Он разорвал обе фотографии на мелкие кусочки. Действительно, он обманывал и Кейт, и Джессику. Его поведению не было объяснения. Оно выглядело плохо, оно было плохим. Так ему и надо. И еще этот негодяй имел наглость предлагать ему свою жену! Он не мог поверить, что Джуди Макграт… И вдруг в этот момент внезапно понял то, о чем мог бы догадаться гораздо раньше.

– В шем дело, Пола?

– Венера, Купидон, Безрассудство и Время.

– Что?

– Ничего.

– Когда же мы начнем читать «Энеиду»?

– Позже. После… Позже.

– После чего?

– Позже.

– В шем дело, моя дорогая?

– Ни в чем, Вилли. Вот Барбара идет проведать вас. Я должна идти. Благодарю за помощь!

Корабль Эрика мчался через Индийский океан на север, а Эрик стоял на носу, как ростральная фигура, – с его большим, будто лакированным лицом и золотыми волосами, откинутыми назад. Он наклоняется вперед – к блестящему морю, посылая в сторону севера, в сторону решающей встречи, горящий луч своей воли. Непреодолимая сила ведет его к встрече. Что можно ей противопоставить? Осталась ли еще любовь, способная исцелить ее, или нужна только храбрость перед лицом этой силы? Какой смысл бежать от нее? Она неизбежна. В какой-то незнакомой комнате она будет молча ждать стука шагов по лестнице. Она не произнесет ни слова, не будет исповедоваться, не станет просить помощи. Уже слишком поздно, теперь гордость не изменит ей, своей рабе. Кончились рассуждения, тонкости, гордость разума; теперь грядет нечто такое, чему можно только немо смотреть в лицо. Эрика больше нельзя контролировать, нельзя управлять им, и пусть случится то, чему суждено, нужно это перенести, выстоять. То, что необходимо сейчас: тайная стойкость, тайное мучение, воля к добровольной жертве – чего бы он ни пожелал – око за око, зуб за зуб. И все это грядет – не только благодаря неуклонному скольжению корабля, но и потому, что похороненное заживо прошлое оживает в демоническом молчании. Теперь необходима демоническая храбрость, чтобы стать лицом к лицу с этой воскресшей окровавленной жертвой.

Но – о человеческая слабость! – желание обывателя, хныкающее желание – чтобы этого никогда не случалось совсем и чтобы все было как раньше. Горькое воспоминание о свежепокрашенной двери и красивой женщине, которая вошла в дом. Горечь горечи. О Ричард, Ричард, Ричард.