Айрис Мердок - Лучше не бывает

– Попытайся привести Вилли к чаю, Джон, – сказала Мэри.

– Я попытаюсь, но вряд ли мне удастся.

Дьюкейн вышел из кухни. Солнце светило через стекла входной двери, обнажая полированные, чуть розовые вмятины на каменном полу холла. Дьюкейн поднял с пола книгу, принадлежавшую Эдварду, – «Естественная история Селборна» – и положил ее на стол. На лужайке перед домом он увидел Кейзи и близнецов, сидящих на тартановой красной подстилке, они лущили горох. Он почувствовал, прикасаясь к столу и задержавшись в этом солнечном, так хорошо знакомом холле, другую боль, трогательную, приятную, понимание невинного мира – мира, который он любил и в котором нуждался, но ускользающего от него. Он подумал: невинность – важна. Это не просто свойство, которое мы теряем. Она магнетически все равно остается в жизни каждого, остается как нечто живое и совершенно не подверженное действию механического и ужасного. Он подумал: бедный Биран. И опять беспокояще странная мысль: Биран придет ко мне. Он начал подниматься по лестнице.

Когда Дьюкейн достиг первой лестничной клетки, он увидел там Пирса, который вышел откуда-то со стороны кладовых. Пирс, который не заметил Дьюкейна, шел очень осторожно, неся в руках блюдце с чем-то белым. Стараясь не уронить его, он открыл дверь своей спальни и вошел. Дьюкейн наполовину бессознательно воспринял то, что увидел, и наполовину бессознательно стал размышлять над этим. Затем, во внезапном озарении, вернувшем его в настоящее, он понял смысл происходящего. Он остановился, подумал и быстро прошел мимо двери в комнату Барбары. Он дошел до двери Пирса и распахнул ее. Монроз свернулся клубочком на постели Пирса.

– Пирс, ты – мерзкий маленький негодяй.

Пирс, только что поставивший блюдце с молоком на пол, медленно выпрямился и снял очки. Он оттопырил пухлую нижнюю губу и медленно провел рукой по прямому лбу и длинному носу, как бы пытаясь скрыть выражение своего лица. Он ждал.

Дьюкейн поднял Монроза и вышел. Он постучал в дверь Барбары и сразу же вошел. Комната была пустая. Пирс, шедший за Дьюкейном, тоже вошел в комнату. Они встали лицом к лицу.

– Боже, что же ты сделал, какая мерзость! – сказал Дьюкейн. Он вдруг весь задрожал от ярости. Все беспокойство, тревога, чувство вины – все сфокусировалось в этом примитивном гневе.

– Я не причинил Монрозу никакого вреда, – сказал Пирс медленно.

– Ему нет, а Барбаре? Как ты мог быть таким жестоким?

Дьюкейн опустил Монроза на стол. Проделывая это, он заметил близко от своей руки маленький хлыст для верховой езды с серебряной ручкой, принадлежавший Барбаре. Образ хлыста всплыл в его мозгу и исчез.

– Понимаете, – сказал Пирс прежним объясняющим тоном, – если бы она только пришла ко мне, пришла, как раньше она обычно делала, если бы она не обращалась со мной как с прокаженным, она бы нашла Монроза. Это была такая проверка. – Он положил руку на стол, слегка наклонясь вперед.

– Ты осознанно сделал так, чтобы она мучилась и страдала. И ты любовался этим, – сказал Дьюкейн.

Его рука наткнулась на ручку хлыста и быстрым, но точным движением он поднял хлыст и резко опустил его на тыльную сторону ладони Пирса. Мальчик вздрогнул, но продолжал смотреть прямо в глаза Дьюкейну и не убирал руки.

– Что, скажите, ради бога, здесь происходит? – спросила Мэри Клоудир, появившись в дверях.

Пирс медленно повернулся и, не глядя на мать, быстро прошел мимо нее, миновал коридор и свернул в свою комнату.

Мэри колебалась. Потом она вошла в комнату Барбары. Она поняла, что ей надо использовать всю свою душевную силу, чтобы справиться с довольно значительным потрясением от вида того, как Дьюкейн ударяет ее сына. Она не знала, что именно она чувствует. От смятения чувств она молчала.

– Я виноват, – сказал Дьюкейн, явно тоже смущенный. – Простите.

– Почему Монроз…

– Закройте дверь, Мэри.

– Что случилось?

– Видите, подождите. Закройте дверь. Видите ли, Пирс держал Монроза в заточении все это время, пока мы считали его пропавшим.

– О, как ужасно, я… я…

– Да. Боюсь, я вышел из себя. Я не должен был этого делать.

– Я вас не виню. Это было очень нехорошо с его стороны. Пойду приведу Барбару.

– Подождите минуту, Мэри. Пусть Монроз выйдет. Вот так. Сядьте. Простите. Подождите минуту.

Мэри села на кровать и смотрела на Дьюкейна, стоявшего у окна, он нахмурился и все еще держал в руке хлыст. Внезапно он передернул плечами и бросил его на стол, а потом прижал обе руки к глазам.

– Вы расстроены, – сказала Мэри. – О, не надо. Вы думаете, что я сержусь на вас?

– Нет, нет. Я расстроен по другой причине. Я даже не уверен, по какой именно. Я думаю, Пирс возненавидит меня за это.

– Также вероятно, что он полюбит вас за это. У молодых бывает странная психология.

– У всех людей странная психология, – сказал Дьюкейн.

Он сел за стол и посмотрел на Мэри. Его круглые голубые глаза, казавшиеся сейчас еще более голубыми на фоне его загорелого костистого лица, смотрели на Мэри, как бы пытаясь разгадать какую-то загадку, и он ритмическим движением отбрасывал влажные пряди со лба. Мэри изучала его. Что с ним происходит?

– Простите, – сказал Дьюкейн, помолчав. – Я переживаю кризис недовольства самим собой и нуждаюсь в сочувствии. Каждый человек просит сочувствия тогда, когда меньше всего заслуживает его.

Он скучает по Кейт, думала Мэри. Она сказала:

– Я думаю, у вас нет причин быть недовольным собой, Джон. Но дайте мне возможность вам сочувствовать. Расскажите, что случилось.

Голубые глаза Дьюкейна еще больше округлились, что придавало ему встревоженный вид. Он начал говорить, замолчал, заговорил опять:

– Сколько лет Пирсу?

– Пятнадцать.

– Я должен был бы узнать его поближе.

– Надеюсь, так и будет. Но вы не можете заботиться обо всех, Джон.

– Вы считаете, что я забочусь о ком-то?

– Ну да…

– Боже!

– Извините. Я не думала…

– Все в порядке. Он очень закрытый ребенок.

– Он долго жил без отца, так много лет только со мной.

– Сколько ему было лет, когда умер его отец?

– Два.

– Так он едва помнит его?

– Едва.

– Как звали вашего мужа, Мэри?

О боже, подумала Мэри, я не могу с ним говорить об Алистере. Она поняла, что в манере Дьюкейна общаться с людьми было нечто провоцирующее их на полную откровенность, он всем своим существом настойчиво уговаривал человека рассказать о себе все. Она видела это часто, особенно во время ланча. Но с ней он никогда так не говорил. Она думала: я не стану рассказывать ему об этом, я никому об этом не рассказывала и ему не стану. Она сказала:

– Алистер.

Имя появилось в комнате как нечто чужеродное и поплыло в воздухе, вернулось обратно к ней и осталось висеть на уровне ее глаз.